Русский садизм - Владимир Лидский

Согласно инструкциям, полученным, товарищ генерал, от вас заранее, мы с лейтенантом Алтуфьевым разбили при обыске кое-что из посуды, порвали несколько книжек и выпустили пух из перины. Обыск длился долго, и все это время Борзых и его жена провели, как вы и приказали, стоя. Под утро Борзых окончательно потерял остатки мужества. Он стоял босиком, полураздетый, дрожал от холода и страха и был абсолютно деморализован. Мы собрали все его черновики, заметки, рукописные и машинописные материалы и, не составляя никаких описей, сложили их в большую кожаную сумку. После чего Борзых был одет, выведен во двор, посажен в машину и препровожден в Спецучреждение. Здесь его заперли в камере, а мы, то есть я и лейтенант Алтуфьев, отправились по своим квартирам.

Придерживаясь известной методы, я, товарищ генерал, дал задержанному возможность осознать всю безвыходность его положения и не появлялся в Спецучреждении до глубокой ночи. На следующие сутки, после полуночи, когда он, сраженный усталостью, по-видимому, уже забылся беспокойным сном, я лично явился к нему в камеру и увел на допрос. На допросе я продержал его до утра, живо интересуясь его прошлым, особенно его пребыванием на фронтах Гражданской войны, работой в совучреждениях, творческими достижениями, связями, знакомствами, родственными и семейными отношениями. Из долгого и, надо сказать, довольно нудного разговора я понял, что Борзых — человек безыдейный и беспринципный, готовый на любой низкий поступок, в том числе и на предательство близких ему людей. Вместе с тем, товарищ генерал, Борзых обнаружил хорошие манеры, взращенные в нем, по всей видимости, дореволюционным воспитанием, и замечательную образованность, логично проистекающую из его буржуазного происхождения. На основании изучения, товарищ генерал, подобного типа индивидуумов, смею сделать вывод о том, что Борзых никоим образом не может считаться потенциальным врагом Советской власти, а скорее, напротив, при надлежащей обработке станет полезным оперативным сотрудником.

В заключение, товарищ генерал, разрешите передать вам изъятые у Борзых при обыске документы и бумаги, среди которых имеются записки, посвященные хорошо известному вам атаману Григорьеву. Эти записки, полагаю, представляют для нас несомненный интерес, в чем вы можете лично убедиться, прочитав их и сопоставив с добытыми ранее оперативными материалами.

Что написал литератор Клим Борзых в своих заметках «Истинное лицо атамана Григорьева»

Истинное лицо атамана Григорьева отмечено печатью сладострастного садизма и циничного равнодушия к человеческой жизни. Это лицо и внешне являет собою образец топорной работы натуры, исполнившей его грубо и невыразительно. Оно побито оспою, над синевато-багровым носом с красными прожилками пробуравлены два маленьких узких глаза мутного отгенка, выше расположен узкий, прорезанный редкими морщинами лоб. Уши у Григорьева слегка оттопырены, что придает ему вид нашкодившего гимназиста, брови мохнатые, усы воинственно торчат, как у таракана. Не только в лице, но и во всем его облике проглядывает что-то тараканье: он широкоплеч, приземист и одновременно вертляв и юрок, всегда настороже, всегда готов увернуться от удара, смотрит недоверчиво и избегает прямого взгляда в лицо собеседника. Это какой-то хитрый мастеровой или вороватый приказчик, а то и дворник, властный самодур окрестных дворов. Он груб в манерах и речи, говорит отрывисто, глухо, как будто у него хронический насморк, и безостановочно поносит всех и вся. По внутренней своей сути Григорьев — человеконенавистник, причем ненавидит он не по классовому признаку, а огульно, всех, и даже на собственных бойцов смотрит как на человеческую труху. Ко мне он проявляет нечто вроде покровительственного благодушия и какой-то извращенной симпатии, но в глубине души, уверен, холодно меня ненавидит.

О его молодости мне известно мало, а сам он нелюбит о ней распространяться.

Болезненной темой является для Григорьева тема национальности, как для всех тех, кто считает эту зыбкую субстанцию мерилом человеческих достоинств и недостатков. Имея русскую фамилию, он всячески подчеркивает свое украинское происхождение, к месту и не к месту поминая достоинства своих предков. Меня всегда удивляло, как это он, как будто русский, патологически ненавидел «москалей», безостановочно, изо дня в день посылая им проклятия и оскорбления. Позже я узнал, что он чистый украинец, записанный в метрической церковной книге как Ничипор Серветнык, а русскую фамилию он взял в карьерных целях, видимо, далеко заглянув вперед.

Образование имел он незначительное, лучше сказать был недоучкой, окончил лишь два класса начальной школы, зато в неполные двадцать лет уже сражался на русско-японской войне и с немалым успехом, если, конечно, принять на веру его безудержную похвальбу. Немало рассказывал он и о германской войне, на которую был мобилизован спустя десятилетие. Из его рассказов я понял, что кровь и страдания увечных, наблюдаемые им изо дня в день, возможность безнаказанно убивать, не стесняясь при этом в выборе способов убийства, бешеная скачка смерти и ежеминутная возможность гибели страшно возбуждали его и давали мощный жизненный стимул. Григорьев любил кровь, как другие любят женщину, а быть может, любил кровь вместо женщины. Я сам не раз был свидетелем того, как атаман насиловал несчастных. Сначала мордовал их, как только мог, и только после этого доходило у него до дела. Бывало, пока не увидит кровь, так и начать не может, а кончить — и подавно.

Все эти подробности говорят о том, что Григорьев был человек сугубо военный и при этом абсолютно дикий, то есть самый что ни есть почвенный, чему свидетельство — Георгиевский крест и чин штабс-ка-питана, полученные на германской.

В политику он двинулся, насколько мне известно, после знакомства с Петлюрой, который занимал в то время пост генерального секретаря по военным делам Украинской Народной Республики. Из рук Петлюры Григорьев получил чин подполковника, но вскоре на политическом небосклоне зажглась звезда гетмана, и Григорьев, не колеблясь, поддержал новую фигуру. Гетман, всецело доверяя будущему атаману, выдвинул его на один из ключевых постов в Запорожской дивизии и присвоил звание полковника. Но Григорьев всегда — и в политике и в жизни — держал нос по ветру и делал только то, что было выгодно ему лично. За время нашего знакомства я понял, что подлость, двуличие и переметничество — натура этого по-своему незаурядного человека. Он инстинктивно чувствовал выгоду и никогда не ошибался в выборе покровителей, причем не он был для покровителей, а покровители — для него. Он использовал их в своих целях так, что они и не догадывались об этом, убежденные, что удачливый и энергичный человек старается ради их блага и их целей, ради выполнения их задач. Григорьев же, участвуя в той или иной авантюре, имел в виду только собственную выгоду и исходил только из своих интересов. Понятны поэтому его бесконечные метания из одного лагеря в другой, постоянные смены союзников. Это был человек без принципов, без морали, без нравственного стержня, без ценностных ориентиров.

Поэтому неудивительно, что Григорьев снова метнулся в сторону, оставил своего прежнего покровителя и начал переговоры с врагами Скоропадского. Новый переворот готовил «Украинский Национальный Союз», и Григорьев быстро сообразил, что с его предводителями ему по пути. Думается мне, что именно в эти дни Григорьев окончательно осознал свою роль в роковой смуте, бесповоротно понял собственную выгоду, состоявшую в том, чтобы, никому не подчиняясь, быть абсолютно самостийным, ибо только самостийность позволяла ему выйти на бандитскую стезю, а бандитская стезя — безнаказанно и безнадзорно творить насилие, ведущее к неограниченному обогащению. Вот здесь-то и проявилась во всей своей необузданной мощи подлая и коварная натура молодого полковника.