Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез

Тем временем жизнь в нашем квартале вошла в привычную колею. В особенности у Бальзамировщика дела пошли намного лучше. Хотя в этот период из-за страшной жары он был перегружен работой, но все равно находил возможность встречаться со своим другом чуть ли не каждый вечер. Они казались настоящей семейной парой. Во всяком случае, я никогда не видел мсье Леонара более счастливым. Доказательство тому я получил в субботу днем, когда он, будучи один дома, окликнул меня из окна и спросил, не хочу ли я вечером зайти к нему. (Это было внове, хотя и вполне объяснялось летней жарой — мы все жили с открытыми настежь окнами, так что Бальзамировщик теперь хоть иногда высовывал нос наружу и даже разговаривал с нами через двор.)

Я позвонил в его дверь около шести вечера. Он смотрел по видео какую-то кассету.

— Я сделал эту запись несколько лет назад. Это какой-то американский режиссер… точнее, он родился в Литве — Мекас…[103]

— Я никогда не видел его фильмов, но он говорит о вещах, достаточно…

Он замолчал, так и не подобрав подходящего слова. Но, должно быть, оно было очень лестным, потому что он отмотал запись назад, нажав кнопку пульта, чтобы я ничего не пропустил. Человек примерно лет семидесяти с хитроватыми глазами говорил на ломаном английском, простыми, довольно медленными фразами, о фильме, который он назвал «Еще не потерянный рай». Внизу шли французские субтитры: «Нет, рай еще не потерян… Во всех моих фильмах я прославляю те моменты жизни, когда люди по-настоящему счастливы, красивы, с энергичными, выразительными лицами». Для него именно это и был рай, земной рай, сшитый из лоскутков, который отдалял, пусть ненамного, окончательное погружение человечества в небытие.

— Это его способ бальзамирования, — рискнул я пошутить, чтобы хоть как-то отреагировать.

Мсье Леонар взглянул на меня, не говоря ни слова, широко раскрытыми глазами; мне показалось, что мое замечание его не рассердило, напротив, каким-то образом совпадало с его собственными мыслями. В этот момент у него зазвонил мобильник, и он вышел из комнаты, чтобы поговорить без помех. В спешке он опрокинул стопку книг и бумаг, сложенных на стуле. От нечего делать я подобрал их: тетрадные листки, исписанные детским почерком; карта Парижа и окрестностей; два произведения Стендаля в одной книге — «О любви» и «Привилегии» — должно быть, это была одна из любимых книг мсье Леонара, потому что страницы, особенно последние, предназначенные для записей, были сильно истрепаны и усеяны пометками от руки.

— Спасибо, не стоило! — сказал Бальзамировщик, возвращаясь в гостиную. — Как я уже говорил вам раньше, у меня слишком много вещей! Посмотрите сюда, например (он указал на некое подобие стеллажа белого цвета, уставленного самыми разными предметами): сначала здесь стояла только одна японская бутыль, тоже белая, потом их стало две, потом три, потом я добавил сюда часы, наоборот, очень темные, потом пресс-папье и так далее, и так далее; минимализм в моей квартире принял дурной оборот!

Я улыбнулся и протянул ему два тома из полного собрания сочинений Эли Фора[104]карманного формата, которые также рухнули на пол.

— Великий человек! — прокомментировал мсье Леонар, ставя их на верхнюю полку книжного шкафа. — Вы знаете, он мой собрат по ремеслу. Он был медиком и специализировался на бальзамировании. Он использовал то, что тогда называли «методом Ганеля». Это он бальзамировал Поля Думера[105]и Ортанс Шнайдер, любимую певицу Оффенбаха… Но, мой друг, я позвал вас сюда не затем, чтобы докучать всеми этими историями. Мне нужно узнать ваше мнение.

Он протянул мне несколько брошюр, отпечатанных на глянцевой бумаге, и подарочных каталогов — из тех, которыми набиты журналы и даже газеты за несколько недель до Рождества и Праздника матерей. Кроме того, повсюду валялись многочисленные листки объявлений.

— Видите ли, я хотел бы купить часы для молодого человека… то есть вы, конечно, знаете для кого. Сделать ему сюрприз. Ему скоро двадцать пять: первая четверть века!

Я прежде всего спросил себя: почему он обратился именно ко мне — к человеку, который не слишком разбирается в престижных марках часов и не обладает особым вкусом в отношении этих изделий? Может быть, просто потому, что я на десять лет младше его и мне проще представить себя на месте Квентина. Но потом процесс выбора захватил меня: среди часов попадались по-настоящему красивые. И разумеется, по-настоящему дорогие.

— Не обращайте внимания на цену! — заявил мсье Леонар. — Просто скажите мне, что бы вы предпочли в идеале.

Я пробежал глазами по рядам массивных часов-хронометров, со множеством шкал и цифр, по маленьким затейливым часикам ультраплоского дизайна Swatch. Но здесь еще были и Rolex, модель «Oyster Perpetual» — круглые, темно-золотые. Были «Move 1» от Fred, в форме римского амфитеатра. Были диоровские «D» — две стальные стрелки на черном фоне, без всяких цифр. Были Michel Herbelin — перламутровый циферблат, где каждый час был отмечен крошечным бриллиантом. Были «Open» от Zenith в прозрачном корпусе, сквозь который виднелись зубчатые колесики из золота и стали. Были «Mistery Diamond» от Bell & Ross, где вместо часовой стрелки был бриллиант, движущийся между стеклом и циферблатом. Были «Crazy Hours» от Franck Muller с большими плоскими цифрами, размещенными в полном беспорядке (8 следовало за 3 и предшествовало 1 и т. д.) — без сомнения, для тех, кто ищет вчерашний день. Были «Casino» от Corum, сделанные в виде рулетки, где на конце секундной стрелки был белый шарик, который без конца вращался… возможно, для того, чтобы в один прекрасный день резко остановиться на роковой цифре! Были прямоугольные Philippe Stark и квадратные Burberry, были Crisogono с бледно-голубым циферблатом и Yves Saint Laurent нарочито неправильной формы.

Но особенно мое внимание привлекли (мне немедленно захотелось приобрести одну из этих двух моделей) квадратные темно-золотые «Altiplano XL» от Piaget, с широкой окантовкой вокруг циферблата и римскими цифрами, и «Dandy» от Chaumet — с тонкими стрелками розоватого золота с ониксовыми кончиками, на черном диске циферблата, с браслетом из черной тафты с застежкой в форме пуговицы пластрона. Чтобы избежать ответственности за один-единственный выбор, я решил в шутку устроить «выигрыш в тьерсе» и объединить их с забавной моделью «Hamilton», которые показывали не только часы, но и температуру воздуха, высоту над уровнем моря и сводку погоды («Не хватает только телепрограмм», — добавил я). Мсье Леонар был в восторге: он и сам положил глаз на эти три модели, но не знал, какую выбрать.

Я позавидовал Квентину. Я сказал себе in petto, что, должно быть, приятно ощущать, что тебя любят до такой степени. Мне не на что было жаловаться, но мобильный телефон, даже с вмонтированной цифровой камерой, который мне подарила Эглантина, — что это по сравнению с часами, цену которых даже невозможно было точно себе представить — поскольку для «Dandy», например, изготовитель лаконично указал: «От 2500 евро»!