Охотники до чужих денежек - Галина Владимировна Романова

– Так получилось, мать, – просто ответил Данила.

Он не нашелся, что еще ей ответить. Все слова были сейчас никчемны перед материнским горем за несостоявшуюся жизнь сына. Она, против обыкновения, даже плакать не могла. Глаза оставались сухими, выражение их скорбным, а взгляд их опалял его похлеще огня...

– Прости меня, мать. Прости за все. – Данила протянул руку и, взяв ее ладонь в свою, слегка сжал. – Сейчас уже поздно. Слишком поздно. Я через все переступил, через все и через всех. И через тебя. И... даже через нее...

Выдержка ему изменила, и Данила уткнулся лицом в подушку. Плечи его завздрагивали, и мать услышала его сдавленные, по-мужски скупые стоны.

– Чего же теперь орать? Слезами горю еще никто помочь не смог, – без былой жалости и с удивительной для самой себя твердостью произнесла Вера Васильевна. – Слышь, Даня, что я тебе скажу...

Данила мгновенно затих, поразившись тому, каким тоном произнесла мать последние слова.

– Я тут думала на досуге и немного поняла, во что ты вляпался, – медленно начала мать, уставясь невидящим взглядом в стену напротив. – Что-то у тебя вокруг Элки этой закручено, ведь так?

Он промолчал, но то, что не стал ничего отрицать, ее вдохновило.

– Спасать тебе ее надо, шалаву эту.

– Кого? – Не сразу понял он хмельным своим разумом, развернувшись к матери и уставившись на нее, насупив брови.

– Кого, кого, – ворчливо пробубнила она. – Элку, кого же еще! Думаю, что влипла она в историю похлеще, чем ты.

Данила понимающе хмыкнул и с одобрением пробормотал:

– А ты, мать, не так проста, как я думал раньше. С чего же, интересно, ты такой вывод сделала?

– С того! – огрызнулась та, узрев в его словах насмешку. – Пропала она, зазноба твоя!

– Как пропала?

– А так! Исчезла, и нету. Вот уже два дня, как нету. Прямо в тот день и пропала, как ты ее... – Она шлепнула его ладонью по заросшей щетиной щеке. – Кобель бесстыжий! Я уж было подумала, что она руки на себя наложила из-за тебя, мерзавца.

– Ладно, хорош! – грубо оборвал ее сын, увернувшись от очередной пощечины, которой она хотела было его наградить. – Рассказывай лучше побыстрее!

– Ну, узнала я, значит, обо всем и душой заболела. Не приведи господи тебе от своих детей такого дождаться... коли они у тебя когда-нибудь будут. – Вера Васильевна укоризненно погрозила ему кулаком. – Мучилась я, мучилась, да давай к ней в дверь звонить. Только она и раньше мне не открывала, хотя и дома была, а тут разве откроет. А на другой день смотрю, дверь-то и приоткрыта. Я ее толкнула и зову девку по имени. А в ответ тишина. Я прошла в прихожку, там ничего не видно, темно. А сердце словно сбесилось, стучит. Страшно мне было, Даня. Жутко было. Думаю, сейчас зайду, а она, не приведи господи, в петле мотается. Только не было ее дома.

– А с чего же дверь открыта?

Удивительной особенностью обладал организм Данилы. Стоило только ситуации измениться и принять очертания надвигающейся беды, как он мгновенно группировался и хмель из его головы выветривался, не оставляя никаких следов.

Вот и сейчас Вера Васильевна не без удивления взирала на собственное чадо, с самым серьезным и трезвым видом внимавшее ее рассказу, будто бы и не его полчаса назад притащили на ее порог едва ли не бездыханного.

– Ты не перебивай, а слушай. Я почти все комнаты обошла: нигде и никого. Потом слышу шорох какой-то. Дверь в ванную открыла, а он, голубчик, стоит и морда вся в мыльной пене.

– Чего?!

– Вроде бриться собрался, говорю! В руке станок бритвенный, морду намыливает и весело так мне подмигивает. Говорит, ты чего, мать? Я про Элку спросила, а он мне говорит, что она в магазин ушла. Только врал он, Даня, точно врал. Он и сам туда попал непонятно как и непонятно зачем. А Элка пропала, поверь мне. Спасать ее надо!

– Придумываешь ты все, мать, – сник мгновенно Данила, стоило матери упомянуть о незнакомце в ванной комнате Эльмиры, застигнутом за столь интимным занятием. – Может, и ушла она, а дверь не заперла, потому как гость у нее был. Он пошел бриться. Дверь сквозняком приоткрыло, он и не слышал. Все сходится.

– Ничего не сходится, сынок! Ничего! – Вера Васильевна гневно задышала, негодуя на непонятливость сына, не желающего замечать ничего странного в том, что ее поразило до глубины души. – Кто, скажи мне, будет бриться в уличных ботинках у себя в ванной? Молчишь? То-то же! А куртку на крючочек повесил, вроде я совсем дура безмозглая!

– Какую куртку?

– В какой пришел, в какой потом и ушел. Кожаная зеленоватая такая. Висит под полотенцем. А на ногах ботинки сырые. Что скажешь?

– Да-а, тут есть над чем подумать, – вновь оживился Данила. – В куртке да в ботинках бриться мало кто в ванную ходит.

– Так он и не побрился вовсе. Я же за ним проследила. Морду вытер и ушел. А я за ним в глазок наблюдала. И знаешь куда пошел?

– Куда?

– В дом напротив. В средний подъезд вошел...

– Какой он из себя? Такой высокий приторный красавчик?

– Нет. Обычный совсем, среднего роста и с залысинами большими. Так что делать будем, Даня? Что с девкой-то? Пропадет ведь, шалашовка.

– Что делать, что делать? – Данила принялся потирать пощипывающие глаза. – Искать будем, что же еще! А там что хочет, то пусть и делает со мной. Хочет, в тюрьму отправляет. Хочет, еще что. Теперь это в ее воле: казнить меня или миловать.

– Ты хотел заняться любовью с родной сестрой?! – Драматизм в голосе Анны вывел его из оцепенения.

– Да, наверное... – Вениамин повернулся к ней и оценивающе смерил ее взглядом. – Тебя это шокирует?

– Гм... Вообще-то меня достаточно сложно чем-либо удивить, но... – Она заученно переплела длинные стройные ноги и слегка откинулась от него, выставляя на обозрение красивое тело. – Все это не совсем обычно. К тому же...

– К тому же?

– Ты мне что-то недоговариваешь. Что-то такое, в чем тебе, возможно, стыдно признаться даже самому себе. Я не права? – Заметив, что выражение глаз Вениамина несколько сменилось, перестав быть холодным и отстраненным, она соскользнула с тахты и медленно двинулась по комнате, подбирая с пола разбросанные вещи. – У меня так вообще сложилось впечатление, что к этой девушке ты испытываешь чувство, сильно отдающее ревностной какой-то завистью. Опять оговорюсь – мне сложно судить, не зная всей подоплеки этой трагедии.

– Трагедии?

– Именно! – Анна вышла из комнаты, неся перед собой одежду, и тут же вернулась, быстренько развесив ее в прихожей на вешалке. – В этом твоя трагедия, Алик. Хотя думается мне, что это не твое.

– Вениамин... Меня зовут Вениамин, – пробормотал он с некоторой долей замешательства и, уловив ее недоверчивую усмешку, поспешил уверить: – Честно! Аликом звали его... моего отца.