Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

сейчас — помешать Леонтовичу. Лишить ротмистра глаз и ушей. Понимаешь, о чем я?

— Конечно, — кивнул Белов. — Этим и займемся.

2

Ожидая урядника, Платон Архипович просматривал доставленные накануне циркуляры уездного полицейского управления, невесело покряхтывал, покачивал головой.

— Притащил, ваше благородие! — отрапортовал Саломатов, появляясь в дверях кабинета.

Збитнев сочувственно оглядел помощника, все еще красующегося синяками, и благодушно поблагодарил:

— Спасибо за службу, братец. Ступай домой, отдохни.

— И то верно, ваше благородие, пойду. Бок че-то побаливает, дышать затруднительно. Урядник уже потянулся к дверной ручке, когда Збитнев все тем же благодушным тоном поинтересовался:

— Револьвер не обнаружился?

— Все сугробы облазил, — угрюмо обернулся Саломатов. — Видать, кто-то прибрал.

— Плохо, — как бы про себя произнес Платон Архипович, затем громче добавил: — Федор Донатович, давай-ка сюда зыковского работника, а потом — отдыхать…

— Слушаюсь, — необычным для него тусклым голосом ответил урядник, вышел в коридор и позвал: — Кондратий, их благородие требуют.

Давно хлопнула за урядником входная дверь, простучали по ступеням крыльца подкованные сапоги, а Платон Архипович все смотрел на замершего перед ним в неудобной позе работника Зыковых. На заспанном лице Кондратия появилась тревога и, чтобы скрыть это от пристава, он понурил лохматую голову и продолжал стоять, не смея пошевелиться.

Будто выйдя из забытья, Збитнев с деланным восторгом протянул:

— Вот ты какой, Кондратий!..

Кондратий исподтишка покосился на пристава; не зная, что сказать и как реагировать на подобное восклицание, промолчал.

— А мне говорят — Кондратий да Кондратий… — словно впервые видит его, проговорил пристав.

— Че «Кондратий»? — наконец решился тот.

— Че, че — передразнил Платон Архипович. — Говорят, самый главный бунтовщик в селе. Мужиков мутишь, против царя и веры речи ведешь.

Работник опешил. Он старался никогда ни во что не ввязываться, ревностно служил хозяевам, а в последнее время вообще не выходил со двора, боясь оказаться замешанным в каких-нибудь беспорядках.

Нагнав на себя суровость, Збитнев рыкнул:

— В тюрьму захотел? На каторгу? Ишь, какой сельский пролетарий выискался! Сгною!

У Кондратия задрожали колени. Шмыгнув носом, он пролепетал:

— Вы че, ваше благородие?

— А ниче! Сгною — и все дела! — прикрикнул становой.

— Дык… Ни сном, ни духом, — простонал Кондратий и, сгорбившись, рухнул на колени: — Пощадите!..

Платон Архипович подошел к нему вплотную, задумчиво произнес:

— Пощадить?.. А зачем?..

— Дык, невиноватый я!

— Это как сказать… Тебе кажется, что невиноватый, а по мне, так ты самый, что ни на есть злодейский мужик в Сотниково.

Глаза работника расширились от ужаса:

— Я-я-я?!

— Да, ты, — уставшим голосом сказал Платон Архипович и вернулся за стол. — Выкладывай, как объездчика жизни лишил. Или и тут отпираться будешь?

Кондратий судорожно сглотнул и тихо заплакал.

— Будет тебе, — скривился Збитнев. — Умей ответить за содеянное, коли натворил. Не будь бабой. — Ведь рубили же вы с Зыковыми лес у оврага?

— Рубили.

— Ну, вот. Хоть здесь правду сказал, — удовлетворенно хмыкнул Платон Архипович. — Сколько хлыстов заготовили?

— Тридцать…

— Не врешь, — подтвердил пристав и грозно спросил: — Почему больше, чем по порубочному билету полагается.

— Маркела Ипатич так наказал.

Отвечал Кондратий, не поднимая головы, но Збитневу и не надо было видеть его глаз. Он понимал, что нагнал на работника достаточно страху и тот теперь расскажет все, о чем знает.

— С кем рубил? — уже мягче поинтересовался Збитнев.

— Со Степкой.

— Опять не врешь, — похвалил Платон Архипович. — А чего Степка один в лес поехал?

— Кады? — осмелился посмотреть на него Кондратий.

— Кады, кады… Когда Татаркина нашли мертвым.

— Разведать, не сперли ли хлысты. Хотели на другу ночь вывозить.

— А ты, Кондратий, умный мужик, — дружелюбно улыбнулся Платон Архипович.

— Кумекам маненько, — подобострастно хихикнул работник, вытирая кулаком слезы.

— Вот и скумекай, куда Степкины рукавицы делись.

— Потерял, должно, где-то. Без их из лесу вернулся. Руки, как морковки.

— А топор? — навис над столом Збитнев.

— Тоже пропал, — озадаченно проговорил Кондратий.

Збитнев поморщился:

— Будет тебе на коленях-то. Вставай.

— Спасибо, ваше благородие, — распрямляясь, поблагодарил Кондратий.

— Дровни, на которых Степка приехал, никуда не делись? — насмешливо вскинул щетинистые брови становой пристав.

— Хе-хе… Куды ж они денутся? В повети, — облегченно шмыгая носом, ответил Кондратий.

Пристав снова вышел из-за стола, прошелся по кабинету, остановился перед работником. Постояв в раздумьи, велел:

— Под любым предлогом возьми те дровни и приезжай сюда. Хозяевам — ни гугу!

Решивший, что все страхи позади, Кондратий облегченно вздохнул. Збитнев задержал на нем тяжелый взгляд:

— Жду здесь.

Ждать приставу пришлось довольно долго.

Наконец в дверь просунулась лохматая голова Кондратия:

— Тута они, на задах поставил.

— Молодец.

— Дык еле-еле управился, — с бахвальством посетовал работник Зыковых. — Подвезло, что Лобанов опеть к Маркеле Ипатичу насчет свадьбы пришел. Вот и удалось вывернуться.

Выйдя на улицу, Платон Архипович неторопливо обошел присутствие и приблизился к саням.

— Точно, те самые? Без вранья?

— Ага, — заговорщически подтвердил Кондратий. — Самые они…

Пристав склонился, не снимая перчаток, аккуратно разгреб солому, вгляделся.

Снова раздвинул солому. И так, вершок за вершком обследовал все дровни. Обнаружив на одной из досок едва заметные бурые пятнышки, удовлетворенно помычал, подозвал Кондратия:

— Засвидетельствуй-ка, братец.

Тот поспешно перегнулся пополам, вперил испуганный взгляд в замерзшие следы:

— Кровушка…

— Вот именно.

Платон Архипович подал ему полтинник, с металлом в голосе наказал:

— Ни-ко-му! Если что — живо на каторгу отправлю! Уразумел?

— Не сумлевайтесь, ваше благородие, — поспешно заверил Кондратий и, уловив повелительный кивок пристава, ухватил лошадь за уздцы.

3

Не глядя по сторонам, Збитнев шел по улице к дому Зыковых.

Он обдумывал предстоящую беседу с Маркелом Ипатьевичем, и от этого его лицо время от времени растягивалось в язвительной и ублаготворенной ухмылке. Платон Архипович не сразу расслышал натужный шепот:

— Ваше благородие!..

Пристав остановился.

— Ваше благородие!..

Только теперь пристав заметил, что калитка дома Ёлкина чуть приоткрыта и оттуда на него таращится Терентий. Сведя брови, пристав хотел прикрикнуть на крестьянина, но тот умоляюще приложил костлявый палец к бледным губам.

— В чем дело? — тоже невольно переходя на шепот, спросил пристав.

Состроив трагическую мину, Терентий просипел:

— Ради Христа, зайдите, ваше благородие!

Пристав заколебался, досадуя на придурковатую таинственность, вынуждающую отзываться на приглашение, однако во всей долговязой фигуре Ёлкина было столько мольбы, что Платон Архипович переборол себя и зашел во двор.

— Ну?

Терентий навалился на калитку, словно