Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

четвертая уточняет: «Все леса, растущие в пространстве занимаемом заводами, приисками, ломками некоторых камней и другими казенными, а также на Алтайских горах, лежащих между Бийской линейною дорогой и китайской границей, принадлежат к ведомству Алтайских заводов».

Мало что понимая из сказанного учителем, крестьяне притихли, засопели, пытаясь разобраться в частоколе мудреных слов. Не обращая внимания на их затруднения и чувствуя внезапный прилив красноречия, Николай Николаевич с жаром воскликнул:

— Казалось бы, положение Лесного устава бесспорно Но… с ним сталкивается другой законодательный акт! Закон от восьмого марта одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года! Насколько вам известно, по этому закону населению предоставляется право пользоваться всеми усадебными, пашенными, сенокосными и другими угодьями в размерах, в каких ныне угодья сии в их пользовании состоят! Подчеркиваю, друзья мои! И другими!

Аверкий Бодунов внимательно вперился в учителя, потом озадаченно спросил:

— Энто че ж получается? По синим планам половина Инюшенского бора должна миру принадлежать? Так выходит?

Другие крестьяне, еще пытаясь сообразить, каким манером односельчанин пришел к такому выводу, тоже уставились на Симантовского. Тот кивнул:

— Правильно. При межевании, или, как вы называете, по синим планам эти леса отошли в состав крестьянских дач, то есть миру. А Кабинет наложил на них лапу, оставив вам лишь кустарники, осиновые и березовые колки.

Мужики зароптали.

— Вот сволочи! — выдохнул Вихров

— Че ж энто такая несправедливость вышла? — спросил Мышков.

— Чиновники толкуют закон так, как им выгодно. В данном случае под другими угодьями они подразумевают не весь лес, а лишь худшую его часть, — вздохнул Симантовский, разводя руками.

Николай Николаевич знал, что разъясняет закон весьма произвольно, даже более того — неверно, поскольку государь император никогда не страдал альтруизмом, и отдавать лучшие лесные угодья крестьянам ему не пришло бы в голову. Закон как раз и говорил о том, что сельской общине дозволяется пользоваться лишь кустарниками, осиновыми и березовыми колками, не превышающими пятидесяти десятин в каждой грани. Но Николай Николаевич лишь патетически взмахнул рукой:

— Друзья! Вы имеете право на лес, и вас несправедливо лишают этого права!

Вихров поднялся, напялил шапку, мрачно процедил:

— Ну, мы их…

— Благодарствуйте, господин учитель, — поклонился Мышков.

Симантовский помялся, чуть слышно сказал, сплетя пальцы:

— Вы уж меня не выдавайте. Я вам от всей души… Нехорошо, если до полиции слух дойдет…

— Нетто мы не понимаем? — развел руками Аверкий. — Не сумлевайтесь, молчать будем, как рыбы.

Когда мужики угрюмой толпой покинули квартиру учителя, он ощутил слабость в ногах, опустился на диван, провел ладонью по внезапно взмокшему лбу.

6

Двухэтажный, сложенный из толстых бревен дом на Красноярской, в котором Петр уже несколько дней снимал квартиру под чужой фамилией, походил на картонную коробку из-под обуви, поставленную на попа. Комнаты, и те, что сдавались жильцам, и те, что занимали сами хозяева, были высокие, но тесные и неуютные. А Белову досталась еще и холодная. Видимо, подрядчик, желая потрафить будущему домовладельцу, решил сделать окна на европейский манер. Стекла-то он не пожалел, а вот о крутых сибирских морозах забыл. В комнате Петра, как он ни топил печь, тепла не было.

Соколов поежился, запахнул пальто:

— Прохладненько у тебя.

— Да ничего, я как-то уже привык, — равнодушно ответил Петр.

— Ну, ладно. Мы с тобой, кажется, все обговорили, — поднимаясь со стула, сказал Соколов. — Смотрите за этим Стасиком, глаз не спускайте. По заданию комитета его проверили. Ничего утешительного. С кем ни беседует, у всех стремится выяснить побольше о нашей группе, а недавно, как сообщил один товарищ из паровозников, стал интересоваться, как стать членом организации, от кого это зависит.

На лестнице раздались тяжелые шаги. Тимофей быстро глянул на Белова:

— Кого-нибудь ждешь?

— Нет, — так же быстро шепнул тот.

Тимофей отступил за печь, переложил револьвер из кармана пиджака в пальто. Петр покосился на него, шагнул к двери, в которую уже нетерпеливо стучали.

— Кто? — ровным голосом спросил он.

— Я это! Я!

Распахнув дверь, Петр жестко проговорил:

— Не знаешь, как надо стучать?

Кеха отмахнулся, прошел в комнату, плюхнулся на стул:

— Торопился шибко, вот и забыл, как условились.

— Насколько мне известно, ты, Иннокентий, сейчас должен находиться на Межениновской, — склонился к нему сзади Соколов. — А через два часа тебя должен сменить Петр.

Кеха от неожиданности вздрогнул, резко обернулся и, узнав старшего товарища, разулыбался:

— Испужал!.. Так и заикой остаться недолго.

— В самом деле, почему ушел с поста? — стараясь говорить как можно тише, спросил Петр.

— Так я и объясняю — торопился! — обиделся Кеха. — Прежде-то туда только Мышанкин приходил, а сегодня сам Леонтович пожаловал! А следом этот хлюст заявился.

— Стасик? — переспросил Соколов.

— Ну!

— Почему ты ушел? — нахмурился Петр.

— Почему, почему?! Я же и объясняю! Находиться там, ну никакой возможности нету! Мышанкин, как та лягавая, по улице кренделя выписывает. То туды, то сюды.

— Ну ладно… Это ты правильно… На глаза Мышанкину лучше не попадаться, — раздумчиво заметил Соколов, посмотрел на Петра и добавил: — Сегодня ничего не предпринимайте, а утром я к тебе зайду. Ясно?

Ожидавший нагоняя Кеха облегченно вздохнул и тоже взглянул на Белова, всем своим видом показывая, как тот был неправ в своем недовольстве.

7

— Почему не подготовили список? — Леонтович раздраженно раскурил папиросу, выдохнул дым в лицо агенту. — Я вас предупреждал, сегодня список должен быть у меня. Вам что, Мышанкин не передал мое распоряжение?

Стасик виновато улыбнулся:

— Передал, но…

— Какие могут быть «но»?

Совсем оробев, агент машинально вытер вспотевшие ладони о брюки. Его движение не ускользнуло от ротмистра. Он сухо бросил:

— Ну?

— Я не успел установить все адреса… Трудно узнать сразу… Могу назвать лишь членов стачечного комитета, тех, кто заправлял октябрьской забастовкой на железной дороге…

— Ну, любезный, — высокомерно прервал его Леонтович, — этих я и сам знаю. Вы мне дайте точные записи!

Стасик поежился и развел руками.

— Шляпа! — констатировал Леонтович, обжигая агента взглядом.

— Ваше высокоблагородие, записи у меня имеются, но…

— Опять «но»?

— Так ведь боязно носить их с собой. А ну увидит кто? Смутьяны и так ныне бешеные, вот прямо к каждому присматриваются.

Леонтович закинул ногу на ногу:

— Вы что, спятили? Неужели оставили записи дома? А если вы действительно на подозрении и в ваше отсутствие к вам в квартиру заберутся ваши же «соратники»?.. А?.. Что тогда скажете?..

Стасик глянул на ротмистра с искренним испугом.