Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

котором просил обязать всех служащих исполнить христианский долг. Так сказать, в административном порядке.

— И что Штукенберг? — безо всякого любопытства спросил Платон Архипович.

Красивое лицо священника выразило полнейшее недоумение:

— Должно быть, заставил… Хорошо бы и нам данному примеру последовать: выстроить мужиков колонной — и в храм Божий!

Збитнев поморщился:

— Будет вам! Я вас убедительно прошу быть теперь посерьезней и уведомить меня, если до ваших ушей дойдет что-нибудь этакое… — Он покрутил пальцами в воздухе. — Крамольное… Дерзкое…

Отец Фока вздохнул и тоскливо закатил глаза:

— Боже мой, оставить бы приход да закатиться в Париж! Подальше от бунтов, от порубок, от смертоубийств!.. Кстати, Платон Архипович, кто все же объездчика-то живота лишил?

— Веду дознание, — сухо ответил Збитнев.

Обхватив гриф гитары, отец Фока бережно пробежал длинными пальцами по струнам и, как бы подведя итог разговору, покачал головой:

— Все от лукавого.

9

В избе Кунгуровых было тихо. Ребятишки давно забрались на палаты и видели седьмые сны. Евдокия Евлампиевна остановившимся взглядом смотрела на медленно ползущий по лучине желтоватый язычок пламени, и на ее рябом лице поблескивали слезы. Она слышала, как Андрей, споткнувшись обо что-то в сенях, чертыхнулся, как он осторожно прикрыл за собой дверь, как разделся. Слышала, но продолжала смотреть на обуглившийся кончик лучины, который вот-вот должен был с шипением упасть в плошку с водой. Только рука невольно коснулась щек, смахнула слезы.

Андрей подошел, сел рядом.

— Опять с мужиками разглагольствовал?

— Опять.

— Лучше бы пимы ребятам подшил, совсем прохудились.

— Подошью.

— Бросил бы ты энту политику, а, Андрюшенька… И так по селу токмо и разговоров, будто ты мужиков супротив царя мутишь.

— Че их мутить-то? — негромко отозвался Андрей. — Они сами теперь умные. Натерпелись.

— Ну и был бы как все, а то заводилой выходишь. Засодют ведь, — всхлипнула мать. — Обо мне подумай, о братишках. Старая же я совсем, не подниму их без тебя.

Андрей промолчал.

— Че тебе убийство полесовщика далось? — жалобно посмотрела на сына Евдокия Евлампиевна. — Ну, убили, ну и царство ему небесное. Тебе-то че, больше всех надоть? Ходишь, расспрашиваешь… Поди, Ванька Балахонов и отправил его на тот свет.

— Да нет, мать, — задумчиво возразил Андрей. — Не верю я, чтоб Иван такое сделал.

— Э-э-э… Верю не верю…

Поднявшись с лавки, Андрей зачерпнул ковшиком воды, выпил неторопливыми глотками. Потом повернулся к матери:

— Я вот размышляю… Не сам ли Степка объездчика пристукнул?

Лицо Евдокии Евлампиевны испуганно сморщилось, глаза наполнились слезами:

— Мало мы от Зыковых претерпели, дык ты опеть с имя связываешься?.. Ну, дознаешься, что Степка, че с того? Станет пристав с тобой разговаривать! Нужон ты ему больно!..

— Ежели Степка убил, то почему другие за него должны ответ держать? — нахмурился Андрей. — Вчера Балахонова обвинили, завтра — еще кого. Становой же не успокоится. Ему козла отпущения найти надобно. И искать он будет среди нашего брата. Вот и хочу наперед его доискаться.

— Можа, зря ты, Андрюшенька, на Степку-то? — молитвенно сложила руки Евдокия Евлампиевна. — Смиреный он. Можа, по злобе ты? Отца простить не можешь? Так ведь, Лешку-то Бог наказал… Мне тоже на их морды глядеть противно, да терплю. И ты угомонись.

Ничего не ответив, Андрей заменил догоревшую лучину, спросил:

— Говорят, Настасья Ёлкина видела Степку в тот вечер?

Евдокия Евлампиевна сдержала вздох, обреченно закивала

головой:

— Опеть ты об энтом! Ну, видала, че с того?

Андрей резко поднялся:

— Пойду потолкую с ней.

Он сдернул с гвоздя полушубок, вышел. Мать проводила его поникшим взглядом и снова уставилась на огонек лучины.

Увидев на пороге Кунгурова, Терентий Ёлкин оробел, отступил на шаг, пропуская позднего гостя в избу.

— Че энто ты, Андрюха, на ночь глядя? — трусовато улыбнулся он. — Али случилось чего?

— Поговорить надо, — не очень дружелюбно ответил Кунгуров.

Мгновенно прикинув в уме, для какого разговора мог явиться один из зачинщиков нежданной смуты, налетевшей на Сотниково, Ёлкин съежился, зачастил заискивающе и просительно:

— Ты, Андрюха, не горячись. Я ж не по своей воле Ивана-то Балахонова в каталажку отводил. Сам понимашь, по указке урядниковой. А как не подчиниться? Семья ить, детишки. И вообче, я, можа сказать, самая распоследняя спица в ихней колеснице. Ничем я перед тобой и другими маньчжурцами не провинился. Так что не горячись.

Андрей досадливо перебил его:

— Не к тебе я, к Настасье Калиновне.

Терентий озадаченно выпятил челюсть, зыркнул на жену, которая, сидя за прялкой, без особого любопытства поглядывала на них.

— О чем с ей говорить-то? — изумился Терентий.

— Ладно тебе соваться, — подала голос Настасья. — Проходи, Андрей. Че хотел-то?

— Мать говорила, ты Степку Зыкова в тот вечер, когда полесовщика убили, видела?

Ёлкин суматошно воскликнул, потрясая козлиной бородкой:

— Ниче она не видела! Ты, Андрюха, баб не слухай, они че попало буровят! Такое уж ихнее племя зловредное.

Недовольно посмотрев на Терентия, Кунгуров перевел взгляд на потупившуюся Настасью:

— Так видела Степку?

Та покосилась на мужа, за спиной гостя грозящего жилистым кулаком, подняла глаза на Андрея:

— Видела.

Ёлкин не выдержал:

— Че ты видела? У вас же, у баб, все не как у людей! Все вверх тормашками! Мозги-т куриные. Не слухай ты ее, Андрюха. Давай лучше очищенной примем.

Не обращая на него внимания, Кунгуров спросил:

— Где ты Степку видела?

Досадливо махнув рукой, Терентий уселся на лавку и отвернулся, показывая всем своим видом, что происходящее его совершенно не касается.

— Я от Марфы Туркиной шла, затемно ужо. Венька у них весь вечер пропадал, вот за ним и пошла. А ен сидит, слушает, как Филимон байки про войну рассказывает. Еле уволокла.

— Ходишь к кому попало и пацана пускаш, — буркнул Терентий, не поворачивая головы.

— Идем мы с Венькой, — продолжала Настасья. — Пуржит. Гляжу, на дороге, там где тропка к проруби, дровни чьи-то стоят, а никого нет. Ну, стоят и стоят. Пошли дальше. Ужо в проулок свертать стали, те дровни нас и обогнали.

— Ну и че? — выставил вперед длинную руку Ёлкин. — Ниче ж не видала, а туды же! Одно слово — бестолочь! Брось ты энто дало, Андрюха! Че с нее возьмешь?

Настасья поджала губы. Помолчав, проговорила:

— В дровнях Степка сидел.

— И куда он поехал?

— Да к церкви, я еще удивилась, че энто он не домой, — развела руками Настасья.

Кунгуров задумался, потом уточнил:

— Так ты не видела, куда