Сахар на дне - Маша Малиновская

— Алиса? — Яна хмурит брови, а щёки вдруг теряют румянец.

— Моя девочка — дочка. Она только недавно была здесь, — давай же, Снежинка, не бойся. Говори.

Теперь уже и губы у неё становятся белее халата. Яна отшатывается и каменеет. Ну, чего же ты испугалась? Что я не приму малышку? Глупость-то какая. Только бы вы меня приняли. Хотя бы изредка позволили видеть, хоть издали.

— Я не знаю, — слабо шепчут любимые губы. — Может, разминулись. Я была на обходе. Пойду, спрошу у дежурной, может она видела, кто приходил к тебе в палату.

В голове бьёт странная пульсация. Раз. Два. Раз. Два. Я что-то упускаю. Что-то тут не так. Почему она так реагирует? Давай, Шевцов. Думай. На курок жмут мозги, а не палец. Думай.

Перевожу взгляд на часы на стене палаты. Электронное табло высвечивает 11: 58. А потом сменяется на цифры 18. Отлично, температура. А потом… Дата. 2019 год. 2019!

Мне хочется хохотать, да горло слишком уж першит. И всё, что получается, так это позорно крякнуть и широко улыбнуться.

— Снежинка, стой, — цепляю её взглядом, когда она уже собирается уйти на поиски моей дочери.

Девушка останавливается, смотрит растеряно. Дурочка.

— Ты диплом за сало купила, что ли?

— Э… в смысле? — теряется.

— Даже я уже понял, что у меня были глюки. Я думал, что очнулся, но это было не так. И в этой дурацкой коме мне привиделась девчонка. Маленькая и белобрысая, как ты. И глазищи такие же. А ещё она сказала, что она Алиса, а я её папа. И попросила научить кататься на велике. А Бэтмэна, наверное, стоит проверить на наличие лишая, потому что…

— Заткнись, Шевцов, — Снежинка прерывает мой сумбурный поток, от обилия которого я и сам в шоке, и припадает к моей груди, утыкаясь мокрой щекой в шею.

Время останавливается. Ну и пусть. Мы заслужили эти минуты. Яна стоит так какое-то время, стараясь сдерживать всхлипы, а я аккуратно глажу её по волосам. Хочется вырвать трубки из вен и сжать малышку так, чтобы её нелепые подозрения о моей не существующей вне её семье рассыпались в пыль.

— И вообще, — говорит в нос, что выдаёт её слёзы, как бы ни прятала. — Ни в какой коме ты и не был. Просто от наркоза отходил тяжело, вот и перевели в медикаментозный сон. И, знаешь…

— Я тоже люблю тебя, Снежинка, — перебиваю теперь я её.

Яна выпрямляется резко. Лицо наливается краской, а пальцы судорожно сжимают ткань халата на животе. Не дышит. И дрожит.

— И да, я хочу, чтобы её звали Алиса, — улыбаюсь и протягиваю руку, насколько пускают чёртовы трубки, провожу пальцем по её животу.

Фомина громко выдыхает, глядя на меня расширенными глазами. А чего ты хотела, девочка? Просто стоит сложить два плюс два. Месяц секса без перерывов на женские дни. Не всегда защищённого. И сейчас твои ладони, сжавшие живот. Я же не дурак.

А ещё я почему-то точно-точно знаю, что это будет девочка. И я обязательно научу её ездить на велосипеде. Наверное, и косы придётся учиться заплетать…

От размышлений о том, с каким лицом я буду выбирать розовых пони в магазине, меня отвлекает потеплевшая ладонь, что ложится на мою. Хватит говорить. Хочется просто ощущать её. Чувтсвовать.

Лекс.

Снежинка смущённо одёргивает халат, когда в палату стучат, и надевает на лицо строгий вид. Только вот румянец на щеках никуда не спрячешь. И грудь, что всё ещё вздымается от глубокого дыхания.

А я наконец спокойно выдыхаю и щурюсь от солнечного луча, что пробрался сквозь жалюзи и падает мне прямо на лицо. Три недели. Три, мать их долгих недели её коротких халатиков и упрямства. Бесконечное «тебе ещё рано, Лёш» и «нельзя перенапрягаться». Можно подумать, со спермой, бьющей в мозг, я был не перенапряжён. Потому что невозможно смотреть на её налитые груди и не сходить с ума.

Перенапрягаться, говоришь, нельзя? А сама так наклонялась над моей койкой, такой вид показывала, что мои яйца к горлу поджимались. А ещё ревность. Мою Снежинку же весь госпиталь, полный половозрелых самцов, так обозревал. Но моя безумная ревность растаяла, когда я понял, что под халат она надевает водолазку. А когда идёт ко мне — снимает. Чертовка. Если бы не санитарка баба Зина, ляпнувшая как-то возле двери моей палаты: «Яна Николавна, у Шевцова, видать, жарко в палате, раз вы кофту нижнюю сняли».

Я сделал вид, что не слышал и будто абсолютно не понял, почему Снежинка зашла с горящими щеками.

Но сегодня мне наконец-то удалось уговорить её. Три недели прошло, уже впору тренировки начинать, а не только это. Ладони всё ещё немного покалывает от прикосновений к шёлковой коже её бёдер.

— Смотри, — улыбаюсь довольным котом, — я жив-живёхонек. Даже как-то в голове прояснилось. Надо бы повторить.

Но Яна меня уже не слышит. Она дрожащими руками отпирает изнутри палату, с серьёзным видом смотрит на медсестру с подносом в руках. Время приёма лекарств. Как же надоело-то уже, скорее бы домой.

Медсестра проводит манипуляции, ширяя в мою многострадальную задницу очередную порцию уколов, а потом сообщает, что в кабинете заведующего отделением ждёт хирург, который меня оперировал. И что-то мне подсказывает, что речь пойдёт не только о послеоперационном выздоровлении. Я и сам очень хотел с ним встретиться.

— Алексей Викторович, накиньте халатик, в коридоре прохладно, — кокетливо улыбается медсестра, стреляя глазами. Во же дура, неужели так ничего и не поняла. Хотя, разные бабы есть.

«Халатик» я, естественно, накидывать не стал. И так себя ощущаю домашним чихуахуа — накормленным и приглашенным. Надоело бока отлёживать в госпитале. Пора вливаться в жизнь. Там всё кипит и бурлит, и давно заждалось меня. «Чёрный Дракон» теперь мой, там временно руководит Андрей. Он надёжный парень, не зря же я ему и кое-что более ценное доверял. Аудитор отца прошерстил все документы, юристы вычистили спрятанное по углам дерьмо. У меня, в общем, планов куча. В той части, где был оборудован подпольный ринг, ночной клуб открою, а остальное превращу в крупный спортцентр, пора уже и именитых спортсменом привлекать как для тренировочной базы.

Я приоткрываю дверь в кабинет заведующего отделением и вхожу. Не стучу, меня же и так ждут. За столом хозяина кабинета сидит крупный мужик. Высокий, крепкий. Смотрит не особо дружелюбно. Кивает на кресло напротив.

— Итак, — начинает без предисловий, когда я усаживаюсь. — Ты трахаешь мою дочь.

Даже так. Сразу с места в карьер. А где же: «Как ты себя чувствуешь, сынок?»

— Кто и когда трахает твою дочь, ты потерял право знать двадцать лет назад.

Мужик прищуривается и замолкает. У отца Снежинки дёргает кадык, но в ответ он молчит. Продолжает сверлить меня ледяным взглядом.

Они похожи, это сразу видно. Разрез глаз, цвет, какое-то едва уловимое выражение лица. Но волосы у неё от матери.