Сахар на дне - Маша Малиновская

Не я ему нужна. Он идёт не ко мне.

В полнейшей тишине Шевцов подходит к центральному проходу вплотную к трибунам. Тянет зубами шнуровку на перчатке и стаскивает её. Я вижу, что бинты на его кистях пропитаны кровью. А потом Шевцов со всей силы швыряет перчатку прямо в лицо Ермолаенко.

— Выходи, — проговаривает спокойно, что не вяжется со вздымающейся грудью.

Антон перехватывает перчатку после того, как она хлестнула ему в лицо.

— Ты сошёл с ума, — отвечает негромко.

Антон напряжён. Видно, как под идеально отглаженным воротником рубашки надулись вены.

— Это ты сошёл с ума, раз решил, что я твой ручной зверёк. Я жду тебя.

Шевцов возвращается обратно на ринг. Отбрасывает в сторону вторую перчатку и выжидательно смотрит.

— Я даже могу поставить на тебя, если хочешь, Антошка, — глубокий голос разносится по залу.

И это «Антошка» для Ермолая как плевок в лицо. Пощёчина. Тот резко срывает пиджак, бросая его в руки Ряполовой, что сидит рядом каменным изваянием, а потом стаскивает рубашку. Вижу на его плече такого же дракона, как и у Шевцова.

Алексей как-то говорил, что они ещё в школьные годы вместе посещали клуб, Ермолай тоже был вхож на аукционы. Он был хорошим бойцом, и, наверняка и сейчас является, иначе бы Лекс не унизил себя боем со слабым противником.

И это самое страшное. Потому что Алексей измотан, ранен. И я не могу ничего сделать, потому что он не послушает. Могу лишь кусать губы в кровь. И молиться всем богам о том, чтобы он остался жив телом и душой.

Не знаю, сколько времени уже всё это продолжается, но я умираю каждый раз, когда Алексей принимает удар. Он почти не бьёт в ответ. Я понимаю, что он изматывает противника, но ведь и Антон это понимает. Жуткий, смертельный танец в завораживающем исполнении чёрных драконов.

Люди на трибунах молчат, напряжённо наблюдая. Некоторые даже привстали.

— Мальчики такие мальчики, — спокойно говорит над моим ухом Ирина. И как она так может? Я даже плечи не могу расправить, сведённые судорогой, чтобы вдохнуть нормально. — Они упаковали свои тестостероновые игры в спорт и теперь легально могут чистить друг другу рожи. Ну, почти легально.

Я сглатываю, так ничего и не ответив, потому что в этот момент Ермолаев делает выпад ногой, валит Алексея и продолжает атаку серией свирепых молниеносных ударов. Сквозь бешеный стук собственной крови в ушах прорывается ещё одно замечание Ирины.

— И самое интересное, что я болею не за того, за кого должна была бы.

Алексей сбрасывает Ермолая и поднимается на ноги. По коже идёт мороз от того пожара, что полыхает в его взгляде. Он шагает в сторону, провоцируя Антона податься туда же, а потом отталкивается в прыжке от мягкого покрытия и бьёт одной ногой противника в грудь. Понятия не имею, как вообще такое способно вытворить человеческое тело. Мои ладони саднят, потому что ногти проткнули кожу в судорожно сжатых кулаках, но сейчас это неважно.

Антона отбрасывает к оградительным ремням на противоположной стороне. В глазах читается удивление. Возможно, Шевцов применил какой-то запрещённый приём? Или это слишком сложное движение, и Антон удивлён, что Алексею оно под силу. Я не знаю. Не разбираюсь. Такому Андрей меня не учил.

Мне хочется кричать, хочется ворваться туда и остановить весь этот нереальный кошмар, вырвать оттуда Лёшу. Но даже если бы мне это было по силам, он бы никогда не простил. И всё, что мне остаётся — с замиранием сердца следить за ходом боя, умоляя Всевышнего сохранить мне моего сводного брата.

После удара в грудь Антон стал сдавать позиции. Теперь в наступление перешёл Шевцов. Он словно машина, несущая погибель тому, кто посмел встать на его пути. Сейчас невозможно поверить, что этот мужчина в принципе способен на нежность или вообще на какие-либо чувства кроме ненависти и ярости.

Но вдруг вижу, как он пропускает один удар, который приходится ему в лицо. Алексей даже не пошатнулся, но я замечаю характерный мышечный спазм лицевых мышц. Боль. И не от удара. Шевцов смаргивает и трясёт головой. Надавливает перчаткой на пострадавший не так давно глаз, и у Ермолаенко появляется возможность подняться на ноги.

— Андрей, — вцепляюсь пальцами в рубашку своего тренера и по случаю няньку. — Это нужно остановить.

— Ян, ты же сама понимаешь…

— Ему плохо. Последствия недавней контузии. Андрей, сделай что-нибудь, прошу!

Из носа у Шевцова начинает течь кровь, она смешивается с кровью из разбитой губы, стекает по подбородку. Начинаю лихорадочно соображать, что могло произойти, но мысли разбегаются словно мячики для пинг-понга. Яна, ты же врач, давай, думай!

Шевцов снова пропускает удары, закрывая лицо. Боль не даёт ему сконцентрироваться. Господи! Только держись, прошу!

Наконец Алексею удаётся совладать с приступом, и он в считанные секунды валит Антона на пол, нанося удары, от которых Ермолаенко уже не подняться. Один за другим вколачивая кулаки. Потом резко встаёт. Зрители молчат. Ни оваций, ни улюлюканья. Всё ещё ждут.

Но Антон не встаёт. Сил ему хватает лишь на то, чтобы закрыть лицо руками. Шевцов дышит надсадно, я вижу, как вздымается его взмыленная, блестящая от пота грудь. Он кивает парню, к которому подходила Лиза, и тот подаёт ему какую-то папку. Сорвав окровавленный бинт, Шевцов ставит росчерк на одной на каких-то бумагах в этой папке, а потом россыпью швыряет их на поверженного противника.

— А теперь пошли все вон из моего клуба! — ревёт он что есть мочи.

Молчавшие до этого зрители тихо переговариваются, но встают. Начинаются возня и суматоха. Кто-то и правда уходит, а кто-то обсуждает то, что произошло.

Я же стою на месте словно статуя, замершая соляным столбом. Он жив. И он выиграл. Господи, спасибо тебе!

Кожа начинает гореть, потому что я чувствую его тёмный тяжёлый взгляд, пригвождающий бетонной плитой. Словно зачарованная наблюдаю, как он отирает кровь с лица кем-то брошенным полотенцем и начинает двигаться ко мне. Нас разделяют всего несколько метров, но они кажутся бесконечными.

Каким-то краем сознания замечаю, как люди Ермолаенко выводят Антона. Но это всё вторично. Лишь по касательной.

Шевцов молча спрыгивает с ринга и берёт меня за руку. Какие-то люди пытаются ему что-то сказать, но они словно за стеклом. Есть только мы: моя ледяная ладонь в его раскалённых пальцах. Не говорим. Да и не о чем. Точно не сейчас. Все эти полторы сотни людей словно исчезают, когда Алексей молча уводит меня к коридору, который я помню слишком хорошо. Здесь тише, за нами никто не рискнул идти. Они там делят свои деньги, выгодно поставленные. Да пусть хоть ядерную войну развяжут, она всё равно не перекроет оглушительный стук моего сердца.

Та самая дверь комнаты, которая некогда так напугала меня. Она отрезает нас от всего мира. Здесь совсем тихо. Наверное, стены со звукоизоляцией. Ещё бы, если учесть, когда и для чего она создавалась.