Сахар на дне - Маша Малиновская

— У тебя… у тебя синяки на теле.

Вот оно что. Глупо было думать, что она не заметит.

— Я же сказал тебе уже: работа у меня такая. Не забивай свой маленькую голову ерундой.

Тяну её на себя, и она поддаётся, но продолжает молчать. Не отстанет же теперь.

Стоит только втянуть запах её кожи, как внутри снова закручивается пружина. Этот особенный, ни с чем не сравнимый аромат преследует меня с того самого момента, как она так не вовремя решила убедиться, что я цел и невредим после недопонимания с Ермолаем и его свитой. Я был слишком пьян, чтобы понять тогда что к чему, но её запах вторгся в меня, проник так глубоко, что даже годы вдали не смогли вытравить его. Одно воспоминание о нём пьянило меня носами и тихо царапало душу днями. После жуткой ночи на аукционе у меня в кармане осталась её заколка — маленький тряпичный цветок, который ещё долго пах её. Я давно потерял его, ещё когда нас переселяли из одной воинской части в другую.

Интересно, мне когда-нибудь надоест вторгаться в её тело? Вдавливаться с надеждой достать, наверное, до самого сердца. Сминать гладкую кожу на бёдрах, пока из её губ не вырвется стон.

Первый. Твою мать, я у неё первый. Меня никогда не прельщало возиться с целками, да и не так уж много их было. Хорошие девочки обходили меня стороной. Но со Снежинкой всё иначе. По-другому. Выть хотелось от картин перед глазами, где её ебучий правильный одноклассник запускает свои ветки в её штаны. Мне хотелось открутить ему голову ещё тогда возле госпиталя.

И я бы ничего не сказал, будь она и поопытнее, уж постарался бы сделать так, чтобы она забыла того унылого. Но то, что она попала ко мне в руки невинной вообще башку снесло.

Снежинка вскрикивает. Кажется, я увлёкся и слишком сильно укусил её за тонкую шею. Останется след на видном месте. Ну и пусть. Пускай знают, что она принадлежит мне. Вся.

Выхожу в зал, ощущая под босыми ногами ледяной пол. Перебираю пальцами в перчатках. Кончики немеют от нетерпения. Слишком долгого ожидания. Зал замирает, все смотрят на меня. Подотрите слюни, суки. Я знаю, сколько бабла вы проебёте, если я проиграю. Но не волнуйтесь, этого не произойдёт.

Делаю шаг вперёд и развязываю пояс кимоно. Сева стаскивает его с плеч. Мне похер на все эти понты, но сегодня я готов выебнуться. А всё ради тебя, Антошка.

Двадцатью минутами ранее…

— Готов? — в раздевалке завоняло тухлым. Ах да, это Ермолай пожаловал.

— Тебе-то чего, ты уже получил, чего хотел. Сегодня мой бой и моя награда.

— Я принёс документы на клуб. Осталось только кое-что утрясти и поставить твою подпись, Лекс.

Антон кладёт на стол папку и отходит. Смотрит пристально, немного сощурившись. Что ещё задумал этот рыжий лис?

— Я не говорил Борису, как ты и просил, почему он встречается на ринге именно с тобой, и какие у тебя цели.

Киваю и выжидательно смотрю. Задницей чую, что Ермолай чего-то недоговаривает.

— Слушай, у меня к тебе есть предложение, Алексей.

Теплее.

— Весь этот зал под впечатлением, особенно после второго боя. То, как ты зверски размазал этого татарина, впечатлило людей. Большинство поставило на тебя, Лекс. Большинство, но не я.

Сердце внутри начинает качать кровь сильнее. К чему, блядь, ведёт этот мудила? Если на той стороне поля меня сейчас не встретит бритоголовый извращенец с покромсанным Бэтмэном ебалом, то Антону живым не выйти из этого зала.

— К чему ты ведёшь?

— Леха, мы же можем совместить приятное с полезным, так? Борис всё равно твой, и без свидетелей ты можешь хоть на ленты его порезать. Но не лучше ли это будет сделать с деньгами? Выручку разделим пополам. И там немало.

Я не злюсь. Нет. Я охуеваю. Глотку сковывает льдом, а потом я начинаю ржать. Словно умалишённый, будто услышал только что самую нелепую чушь в мире.

— Ты серьёзно? — вытираю выступившие слёзы обмотанной эластичным бинтом кистью. — Антон, ты серьёзно предлагаешь мне лечь под своего водителя?

— Твоя вендетта состоится после боя, Лекс. Подумай, ты ничего не теряешь. Даже не так — у тебя нет выбора, потому что иначе боя не будет. И клуб останется при мне. Борис получит хорошие деньги за верную службу и билет на самолёт туда, где ты его не достанешь. А всему залу придётся объявить, что ты отказался от боя.

Раз.

Два.

Три.

Дорогой пиджак Ермолаенко впечатывается в побеленную стену раздевалки. Я стараюсь сдерживаться. Очень стараюсь.

— Ты охуел, Антон? — спрашиваю как можно спокойнее.

— Не кипятись, — Ермолай с силой отталкивает меня. — Подумай.

Идёт к выходу, прихватив папку с документами обратно. Всё внутри меня кричит, что нужно вытряхнуть это говно из дизайнерского пиджачка и хорошенько разукрасить. Но я слишком далеко зашёл, чтобы слиться. Нет уж. С волками по волчьи. Если его слово ничего не значит, то и моё пусть останется ложью. Может, стоит пальцы скрестить за спиной, как в детстве? Я тоже умею играть грязно, Антошка.

— Бой будет.

Антон разворачивается с победной улыбкой.

— Рад слышать, Алёша.

Придурок и правда настолько верит в моё честное слово?

Глубоко вдыхаю, глядя на заполненные до отказа ряды. Большинство из присутствующих шакалы. И далеко не бедные. На том конце зала показывается лысая голова моего противника, одетого в одни только шорты. Мерзкая рожа, тупые водянистые глаза. Отвратная грязная свинья.

— Главное, не давай ему подняться, Лёха, — негромко говорит Сева. — Он боксёр, и на полу не так изворотлив.

У Севы в руках пиликает мой телефон.

— Покажи, — скашиваю глаза.

Сообщение от Ермолая.

"Ты же не думал, что я настолько наивный, Алёшка?"

А сразу за ним ещё одно:

"Смотри, у твоей Снежинки новый пациент"

И фото. На нём Яна, а возле неё мужик, которого я видел в охране Ермолая. Она что-то пишет, и явно не видит, что её фотографируют.

Яд ненависти впрыскивается в кровь и разъедает сосуды. Сукин сын. Чёртов сукин сын.

Сегодня был просто сумасшедший день. У одного военного развился психоз после того, как у него на глазах два месяца назад разорвало на учениях двоих лучших друзей. Да, такое бывает в мирное время. Слишком уж опасна эта профессия. И парень потерялся окончательно, когда вчера ему позвонили с номера погибшего друга, чья сестра хотела забрать какие-то вещи. И вот уже почти двадцать часов находится в стадии жутчайшего обострения. Печальная картина.

Потом у нас было совещание. Снова изменения в ведении документации. И хоть введены они локальным актом от сегодняшнего числа, но переделать все истории нужно за весь последний месяц. Идиотизм да и только.