Платформа - Роджер Леви

– Я думал, многие из ваших работников гибнут на платформах.

– Это не неожиданность.

– Значит, вы ожидаете, что кто-то из них умрет?

– Мы ожидаем, что умрут все, мистер Таллен. Некоторые этого не делают, и это бонус. Каждый претендент – каждый успешный претендент – воображает, что станет исключением. Кроме, может быть, вас, учитывая ваше, э, состояние. У вас есть еще вопросы?

– Пока что нет.

– Потом возможности не будет.

– Значит, нет, – сказал Таллен.

– Хорошо. У вас есть родственники? Наследники?

– Нет. Никого.

– С этим всегда проще. Минимальная вахта – пять лет, возвращение в течение этого срока невозможно ни по какой причине. Мы слишком много на вас затрачиваем. Всю платформу и системы ее обеспечения придется настраивать под ваши неврологические и психические особенности. – Хуб покрутился в кресле и продолжил: – Прежде чем вы уйдете, позвольте вам кое-что показать. Это случилось недавно.

Таллен понял, что изображение на стене было совсем не стоп-снимком, только когда оно начало двигаться. Погода в районе платформы выглядела столь же непреклонной, как и она сама. Проливной дождь и тучи, похожие на куски кованого железа. Платформа казалась чуть покосившейся, но единственными неподвижными точками были края кадра, так что удостовериться в этом было невозможно; у моря не было видимой поверхности, оно взметывалось и рушилось в темные провалы, взбивая шапки белой, как лед, пены.

Внезапно платформа накренилась, вернулась в прежнее положение, но потом продолжила качаться. Тучи начали прибывать, а море вздымалось и опадало.

– Это засняли с ближайшей платформы, – сказал Хуб. – Изображение очищено, насколько возможно, но это происходило через пятьдесят километров моря и плохой погоды. На тот момент шторм длился около двух дней.

Буря продолжалась. Спустя какое-то время платформа начала качаться сильнее, а потом дала резкий крен. Вокруг нее взлетали в воздух черные точки – сарки, догадался Таллен. Еще через десять секунд платформа опрокинулась, распадаясь, и пропала. «Ярость и шум», подумал Таллен, и стал гадать, откуда знает эти слова. От какой-то женщины?

– В среднем мы вот так теряем по две ежегодно, – сказал Хуб. – Причиной гибели редко становится конструкция. Обычно дело в софте, то есть в вас, мистер Таллен. Все еще хотите работать на платформе?

– Да.

Хуб кивнул.

– Хорошо. Вы еще далеки от приема на работу, но я готов направить вас на предварительный осмотр у психолога. Прежде чем вы согласитесь, вы должны понять, что испытания предполагают высокий уровень непредвиденных последствий, а непредвиденные последствия означают инвалидность и/или смерть с вероятностью три и восемь процента. Риск целиком лежит на вас и не подлежит страхованию. Вы понимаете и принимаете эти условия?

– Я уже не подлежу страхованию.

– Пожалуйста, дайте ответ.

– Да.

– Ваше согласие записано и заверено. Теперь это договорное соглашение, мистер Таллен. Если по окончании испытаний и инструктажей вы будете в состоянии обеспечивать работу платформы, у вас будет один свободный день под нашим надзором, прежде чем вас отвезут на место работы. На платформе, из соображений безопасности, вы не сможете связаться с внешним миром иначе как через каналы компании и с согласия компании. Хотите что-нибудь уточнить или сказать?

Таллен ответил:

– Только то, что день мне не понадобится.

КлючСоб 20: возвращение

С тех пор как мы прибыли на планету его отца, я видел Пеллонхорка лишь пару раз и мельком. Меня поглотили уроки Соламэна. Итан Дрейм не упоминал о Пеллонхорке, и все остальные тоже.

А потом я встретил его снова. У меня был долгий, почти девятнадцатичасовой рабочий день, и я устал.

Когда он пришел, я сидел за маленьким столиком в своей кухне. Я немедленно понял, что это он. Три – одинаковой силы и через равные интервалы – удара в мою дверь – так он всегда оповещал о своем приходе в дом моих родителей на Геенне. К третьему удару мое сердце колотилось.

Он выглядел бледным и заметно потерял в весе. Мне было неловко оттого, с каким напряжением он на меня смотрел, так что я представил себе успокаивающий, дрожащий блеск моего кружева. Но сквозь него я видел стоящего Пеллонхорка. Меня потрясло осознание того, что он никогда, ни на мгновение, не покидал моей головы, что он стал неотъемлемой частью меня.

– Проходи, – сказал я, а потом, когда он не ответил, добавил: – Где ты был?

Войдя, Пеллонхорк не стал садиться.

– Ты помогаешь моему отцу, да? – спросил он. – Как делал твой. И у тебя получается.

Я чувствовал, будто что-то упускаю. Впрочем, я часто это чувствовал, за исключением моментов, когда думал о кружеве.

– Да, – ответил я, пытаясь сохранять спокойствие. Теперь это было сложнее. Пеллонхорк послужил внезапным напоминанием о родителях, и внутри у меня закипело. – У меня есть пьютерия, способная производить в секунду столько вычислений…

– Заткнись, Алеф. Ты совсем не изменился. Мне надо с тобой поговорить.

Я посмотрел в сторону.

– Догадайся, какое число больше: количество вычислений, которое производит в секунду моя пьютерия, или количество…

Пеллонхорк издавал странные звуки. Я посмотрел на него и заткнулся. Плачущим я его еще не видел. Это вырвало меня из вычислений.

– Ох, бедный ты ребенок, – сказал я, инстинктивно припомнив, что делать. – Иди сюда.

Я протянул к нему руки, как столько раз делала для меня мама. Сначала Пеллонхорк стоял как вкопанный – что, интересно, он подумал при виде моей попытки по-матерински его утешить? – а потом рухнул в мои объятия.

Я не стал целовать его в лоб, как мама целовала меня, – да и не дотянулся бы, такой он был высокий, – но мы обнялись, и я почувствовал его слезы на своей щеке. Я ощущал странную цельность. Я знаю точно, сколько времени мы так простояли.

А потом мы отошли друг от друга.

– Я хочу поговорить, Алеф. Не здесь.

Я уже несколько месяцев никуда, кроме Этажа, не ходил с какой-то конкретной целью. Если я чего-то хотел, мне это приносили. Но время от времени я прогуливался, просто блуждал по улицам и смотрел, как вокруг меня разгорается и угасает день, пересчитывая людей, окна, машины, вычисляя и сравнивая.

Был поздний вечер, и над нами ярко горели уличные люмы. Пеллонхорк постоянно оглядывался, часто останавливался, окунаясь в свет витрин, и несколько раз возвращался назад, хотя было ясно, что он не заблудился и не собирается ничего покупать. Я спросил, в чем дело, а он просто ответил:

– Ни в чем. Привычка.

В конечном итоге мы зашли в маленький бар «Питейная». Там играла громкая музыка, а владелец, похоже, знал Пеллонхорка; он проводил нас к угловому столику. Пеллонхорк сел спиной к стене, постучал пальцем по столу.