В тени баньяна - Вэдей Ратнер

Буйвол крестьянина фыркнул и недовольно замотал головой, желая поскорее вернуться к работе. Да это же тот самый буйвол, который утром жевал водяной шпинат, а его хозяин – человек, ходивший по полю с вершей! Преодолев застенчивость, я спросила:

– А что вы поймали утром?

Сперва крестьянин удивился, но потом понял, что я видела его из хижины Пока, и расплылся в улыбке.

– А ты посмотри, – кивнул он на ловушку, стоявшую неподалеку, на пересечении насыпей.

Я пошла к верше. Внутри плетеного конуса в лужице, слишком маленькой для такой крупной рыбины, лежал сом. Почувствовав мое присутствие, он затрепыхался и широко раскрыл рот, словно звал на помощь. Потом затих, и только жабры его тяжело вздымались.

– Кажется, он умирает, – сказала я Поку, стоявшему у меня за спиной.

Он нахмурился, больше расстроившись из-за меня, чем из-за рыбы.

– Видишь ли… – начал он, однако не смог подобрать слова.

Слова были не нужны. Я понимала. Рыба – это еда. Я знала печальную правду. Знала, что будет потом. Сколько раз я наблюдала, как их убивают и потрошат, – на рынке, на нашей собственной кухне. Но сейчас я впервые увидела рыбу так близко к ее естественной среде. Кругом свобода, а сом заперт в этой ловушке. И я невольно подумала, что мы с ним похожи: меня тоже лишили всего, к чему я привыкла, держат в чужом, незнакомом месте, и, может быть, мой дом тоже где-то рядом.

Один большой прыжок – и ты снова в воде! Ну же! Прыгай!

Сом не слышал моих мысленных призывов. Вместо прыжка он потратит оставшиеся силы на то, чтобы как можно дольше цепляться за жизнь, лежа в этой лужице.

Я огляделась. Если бы только я могла увидеть за сплошной стеной леса мерцание Меконга. Порой нас, словно рыбешек, подхватывает какое-нибудь мощное течение… Папины слова потоком хлынули в мое сознание, и я вспомнила, как мы стояли с ним на балконе нашего дома в Манговой Обители и смотрели на реку, вспомнила его отчаяние и напряженный голос. Если бы только реки могли повернуться вспять и отнести меня к нему… Или его ко мне.

У меня снова перехватило дыхание, а на глаза навернулись жгучие слезы. Теперь это мой дом, моя жизнь и я не могу вечно оплакивать все, что потеряла. Я должна потратить оставшиеся силы на то, чтобы выжить здесь, стать не только коун тхор для Пока и Мае, но и коун неак срае – «ребенком рисовых полей».

Мы вернулись в хижину. Мама, вопреки моим ожиданиям, не переживала, что меня так долго не было. Она развешивала саронг на веревке, натянутой между двумя папайями рядом с тростниковой кабинкой. При виде меня она замерла с поднятыми руками и улыбнулась. Ее лицо, умытое, отдохнувшее, сияло молодостью и свежестью. Все проходит с дождем, подумала я. По крайнем мере, то, что оставляет нам тяжелый день. Мама вытащила из корзины с выстиранной одеждой мою рубашку и повесила ее рядом со своим саронгом.

Спеша оправдаться за свой неряшливый вид, я сказала, что мы с Поком исследовали окрестности. Я ждала, что Пок подтвердит мои слова, однако он уже карабкался на другую «влюбленную» пальму – за сладким соком. Утром, объяснил старик, собирают сладкий сок, а днем – кислый. Мама взглянула на мои босые ноги с землей между пальцами и налипшими травинками. В спешке покидая храм, мы потеряли мои ортопедические ботинки и сандалии. Я ничуть по ним не скучала. Мне нравилось кожей ощущать землю, к тому же босиком легче ходить по неровным поверхностям.

Мама слегка нахмурилась, а потом произнесла с улыбкой:

– Весело, наверное, было.

Я смотрела на нее, пораженная. Мало того что мама не стала ругать меня – к ней как будто вернулась прежняя радостная легкость.

Мама опустилась на одно колено и, взяв из корзины мокрую крому, начала вытирать мое лицо. Однажды я видела, как лошадь заботливо вылизывает жеребенка, и сейчас мамины прикосновения, мягкие и влажные, напомнили мне эту картину. Мама вытерла мне шею, приподняв лицо за подбородок. Мне вдруг нестерпимо захотелось обнять ее, физически ощутить ее присутствие, почувствовать, как бьются рядом наши сердца. Но я испугалась, что моя внезапная нежность вернет боль, которую смыл ночной дождь, и снова заставит маму страдать. И только сказала:

– Есть такие пиявки, игольчатые. Пок говорит, если не хочешь, чтобы они забрались под кожу, нужно ходить по рисовому полю в черной одежде – тогда они примут тебя за пиявку. А днем мы пойдем ловить угрей.

Мама кивнула и пригладила мои спутавшиеся волосы. Затем, взяв мое лицо в ладони, она заглянула мне в глаза и сказала:

– Это здорово – исследовать мир вокруг, но не увлекайся. Помни, кто ты.

Я рассердила ее? Расстроила?

Заметив мою растерянность, мама добавила:

– Знаешь, ты бы точно полюбила моего отца. Помнишь, я рассказывала, что он умер за год до твоего рождения? В монастыре, где провел последние годы своей жизни. Он всегда любил деревню и все, что с ней связано: рисовые поля, и землю, и пиявок.

Так мама пыталась объяснить мне, что Пок напоминает ей отца и она вовсе не против наших с ним вылазок.

Мама отняла ладони от моего лица, отложила крому и продолжила развешивать одежду. Я вдруг заметила, что все вещи стали темно-синими, других цветов и узоров больше не было. Мае сказала, это приказ камапхибалей: покрасить всю одежду индиго. Никто не должен выделяться. Недаром цвет Революции – черный. Мама в своем изумрудном саронге и бледно-розовой рубашке, еще не тронутых красителем, напоминала лотос, вдруг выросший из земли. Цвета́ ли были такими яркими или она сама сияла красотой посреди грязного, убогого двора, но мне снова захотелось прижаться к маме. И я обхватила ее тонкую, изящную талию, про которую папа когда-то написал:

Мама – мой исток, мой дом.

– Кука! – раздался у меня за спиной тоненький голосок. Я обернулась. Радана, сидя на руках у Мае, размахивала стеблем кассавы[34] с огромным звездчатым листом, собранным веревкой. Стебель напоминал человечка с хвостом на голове.

– Кука! – снова пропищала сестра и принялась стучать игрушкой по моей голове.

– Я пыталась уговорить ее поиграть в доме – ни в какую. – Мае передала Радану маме. – Хочет к тебе – и все.

– Кука ку́сать!

Радана, причмокивая, ткнула маму стеблем в грудь. Смутившись, мама отвела стебель в сторону, но Радана продолжала лепетать:

– Мам-мам-мам…

Мае пощекотала ее и кивнула в сторону коровы, которая стояла на привязи среди стогов сена.

– Ты разговариваешь прямо как она!