Дочь болотного царя - Карен Дионне

Я продолжаю следить за отцом через прицел, пока он приближается ко мне, ни о чем не подозревая. В детстве я часто фантазировала о том, как убью его, – не потому что хотела этого, а потому что он внушил мне эту идею, когда изменил правила нашей охотничьей игры. Я наблюдала за ним долгое время после того, как находила, думая о том, каково это будет – выстрелить в него, а не в дерево. Что я почувствую, убив своего отца. Что скажет мать, когда узнает, что теперь я глава нашей семьи.

Я вижу, как он подходит ближе, и снова думаю о том, что могу убить его, но на этот раз по-настоящему. С такого расстояния и под таким углом я легко бы его уложила. Всадить ему пулю в сердце или в голову, и наша игра будет закончена, а он даже не поймет, что я выиграла. Я могу выстрелить ему в живот. Заставить его медленно и мучительно истечь кровью, расплатиться за то, что он сделал с моей матерью. Могу прострелить ему плечо или колено. Ранить его достаточно серьезно, чтобы он был не в состоянии никуда уйти, кроме как на носилках. Отправиться домой, вызвать полицию сразу же, как только удастся поймать сигнал, и сказать им, где его можно найти.

Так много вариантов.

Когда мы жили в хижине, мы с отцом часто играли в «угадайку» – он прятал за спиной обе руки, в одной из которых держал какой-нибудь маленький предмет из тех, которые казались мне привлекательными: кусок гладкого белого кварца или неразбитое яйцо зарянки. Мне нужно было назвать руку, в которой он держал сокровище. Если я угадывала правильно, то могла взять его себе. Если нет, отец выбрасывал сокровище в мусорную корзину. Я помню, как отчаянно пыталась угадать. Если отец держал сокровище в правой руке, когда мы играли в прошлый раз, значит ли это, что теперь оно окажется в левой? Или он снова возьмет его в правую руку, чтобы провести меня? И не один раз? Тогда я не понимала, что рациональное мышление и логика не могли мне помочь в данном случае. Не важно, какую руку я выбрала бы, шансы угадать правильно остались бы прежними.

Но сейчас все иначе. На этот раз нет неверного выбора. Я снимаю предохранитель. Кладу палец на курок, задерживаю дыхание и считаю до десяти.

А затем стреляю.

Я была в ужасе, когда впервые выстрелила в отца. И до сих пор удивляюсь, что он мне это позволил. Я пытаюсь представить себе, как вкладываю оружие в руки Айрис, велю ей направить пистолет на меня и нажать на курок, добавив: «И да, конечно, убедись, что ты промажешь», – но просто не в состоянии этого сделать. Сомневаюсь, что я когда-нибудь смогу представить нечто подобное и с Мэри, вне зависимости от того, насколько хорошим стрелком она окажется. Это так безрассудно, что напоминает самоубийство. И все же именно так поступил мой отец.

Это случилось в то лето, когда мне исполнилось десять. Мы не играли в нашу охотничью игру зимой, потому что, когда на земле лежит снег, идти по следу слишком просто. Поздней осенью и ранней весной, после того как опадали листья и до того, как распускались деревья, мы тоже в нее не играли – по той же причине. Отец говорил, что выследить человека в лесу по-настоящему сложно, только когда зелень густая и плотная. К тому же в это время года мошкара особенно неистовствует. Надо отдать должное его самоконтролю, ведь, пока он меня ждал, он часами сидел на болоте, окруженный гнусом, который пожирал его живьем, и боролся с острым желанием прихлопнуть насекомое или хотя бы вздрогнуть.

Отец объяснил новые правила игры за завтраком. После того как я найду его, у меня будет два варианта. Я могу выстрелить в дерево, за которым он спрячется, например в ствол над его головой, или же в землю у его ног.

Если я не найду его или, и того хуже, побоюсь выстрелить, мне придется отдать ему что-нибудь ценное. Например, номер «Нэшнл географик» со статьей про викингов, который я прятала у себя под кроватью. Не знаю, как отец узнал об этом.

Он отвез меня на каноэ на тот холм, где я еще ни разу не бывала. Завязал мне глаза, чтобы было труднее понять, как далеко мы ушли, сколько времени прошло, и чтобы я не знала, в каком направлении мы двигались до того, как прибыли на место. Я очень нервничала. Мне не хотелось стрелять в отца. И в то же время хотелось сохранить свои номера «Нэшнл географик». Я размышляла о том, какие у меня есть варианты. Выстрелить в землю будет куда проще и безопаснее, чем выстрелить в дерево, потому что в первом случае пуля окажется в песке и вряд ли срикошетит и ранит меня или отца. К тому же, если я выстрелю в землю и случайно задену отца, ранение в ногу или ступню не так опасно, как в грудь или в голову.

Вот только выстрел в землю – это трусливый выстрел, а я не трус.

– Оставайся здесь, – велел отец, как только каноэ уткнулось в берег. – Досчитай до тысячи, а затем снимай повязку.

Каноэ качнулось, когда он выбрался из него. Я услышала плеск воды, по которой он шел к берегу, шелест растений, скорее всего, аррорута и камышей, а затем – ничего. До меня доносился лишь шепот ветра в соснах, о наличии которых на этом холме уже сообщило мое обоняние, и бумажный шорох листьев осины, трущихся друг о друга. Вода была тихой, солнце пекло мне голову. Справа свет казался ярче, чем слева, а значит, каноэ смотрело на север. Я не знала, чем это мне поможет, но все равно пригодится. На коленях я ощущала тяжесть «ремингтона». И уже начинала потеть под своей повязкой.

Внезапно я поняла, что так увлеклась изучением окружающей среды, что забыла вести счет. Я решила начать с пятисот, чтобы компенсировать потерянное время. Вопрос был в том, чего ждет отец: что я досчитаю ровно до тысячи, как он велел, или что я сниму повязку и пойду искать его раньше? Трудно было понять. Чаще всего я делала именно то, чего хотел от меня отец, потому что, если я его не слушалась, за этим всегда следовало какое-нибудь наказание. Но в этот раз все было по-другому. Весь смысл выслеживания заключался в том, чтобы перехитрить отца. Изворотливость и обман были частью этой игры.

Я сняла повязку и завязала ее на лбу, чтобы пот не попадал мне в глаза, и вылезла из каноэ. Идти по следу отца оказалось легко. Я четко видела, где он пробрался через заросли осоки – не аррорута и не камышей, как я предполагала, – и где вышел на берег. Кое-какие следы на ковре из сосновых иголок на полянке, которую он пересек до того, как исчез в зарослях папоротника, тоже бросались в глаза. Я подумала, что мне так легко удается читать его следы, потому что я уже добилась неплохих успехов в выслеживании. Теперь я понимаю: в тот день он оставил такой легкий след, потому что хотел, чтобы я выиграла.

Я почти потеряла след на вершине хребта, когда он вдруг оборвался у гладкой лысой скалы. Но вот я увидела крошечную щепотку песка там, где его не должно быть. Я пошла по следу в другую сторону, и он привел меня на край небольшого обрыва. Оглядев смятые ветки папоротника и шатающиеся камни, я поняла, где спустился отец. Я посмотрела в прицел «ремингтона» и обнаружила его – он сидел на корточках с противоположной стороны поваленного дерева в сотне футов от меня. Дерево было большим, но не слишком: я видела его плечи.

Я усмехнулась. Боги искренне улыбались мне в тот день. И не только потому, что я нашла отца, но и потому, что условия для стрельбы оказались идеальными. Я стояла выше. Ветра не было. Солнце находилось у меня за спиной, а значит, даже если отец выберется из-за дерева, обернется и посмотрит наверх, он увидит лишь мой силуэт на фоне солнца, в то время как я буду видеть его совершенно отчетливо, когда соберусь стрелять, и навряд ли промахнусь.