Избранники времени. Обреченные на подвиг - Василий Решетников

Удар наповал

Странно все же, что такая новая мощная и грозная ударная структура, какой была задумана Дальняя авиация, родилась не сама по себе, как аргумент объективной необходимости в сложившейся военно-политической обстановке, а как побочный продукт очередной криминальной истории, закрученной в верхних слоях державной власти. И невольно впадаешь в ересь – а не головановский ли это реванш за хельсинкское „поражение“ в декабре 1944 года?

Но как бы то ни было – Голованов снова был на подъеме. Переполненный энергией созидания, он весь окунулся в организационные дела – перетряхивал и обновлял командные кадры, назначал на ключевые посты верных ему генералов и сумел в предельно короткое время сформировать и сколотить управления и Дальней авиации, и ее воздушных армий.

Да только боевая подготовка авиационных полков, постепенно впадая в депрессию, кое-как поддерживалась все на тех же изрядно подношенных на войне и в большинстве своем подлежащих списанию Ил-четвертых, на скудных летных ресурсах и нищете материально-технического обеспечения.

Кто-то из нового руководства Дальней авиации навязал нам, строевым командирам, идею освоения дневных построений американской стратегической авиации (копировать так копировать!), но затея оказалась неуклюжей, малоэффективной и в приложении к нашей технике, в сущности, никуда не годной. Помучившись месяца два или три, мы плюнули на это глупое занятие и вернулись к ночным боевым порядкам – делу верному и надежному.

Между тем Андрей Николаевич Туполев, преодолев невероятные трудности, связанные с перестройкой советской технологии самолетостроения, сумел в конечном счете всего за полтора года построить пару самолетов Б-4, как он, совершенно не претендуя на авторство, окрестил свои Б-29, и в июле пустить их в полет.

На докладе об этом событии Сталин перечеркнул первое, туполевское название самолета и поставил новое – Ту-4. С этим именем теперь уже советский стратегический бомбардировщик и вошел в историю, определив целую эпоху в военном противостоянии силам империалистической агрессии.

В том же году, в августе, на традиционном воздушном параде в Тушине, мимо ликующих трибун на малой высоте промчалась тройка новеньких Ту-4. Головную машину вел сам Александр Евгеньевич Голованов. А к ноябрю для пролета над Красной площадью, ко дню 30-летия Октябрьской революции, он уже тренировал полковую колонну.

Парады парадами, но Голованов руководил и штабом летных испытаний, а они продвигались не с ожидаемым ускорением – увязали в рутине всякого рода согласований, а более всего в бесконечных доводках и доработках. Вот уже и 1948 год. На заводских стоянках, закантованная крыло за крыло, скапливается готовая продукция, а в строевых частях ни одного Ту-4. Позже Сталин сердито скажет: „Опоздали ровно на год“. Голованов промолчит.

Все бы сошло, да тут, на исходе весны, над Дальней авиацией грозно нависла министерская инспекция.

Главный инспектор ВВС генерал-полковник авиации С. Д. Рыбальченко расковырял боевую подготовку и службу войск авиационных частей и соединений, а паче всего деятельность управленческих звеньев, до основания и нагромоздил в своих итоговых документах такие обвинения, что за них предстояло отвечать крепко. Тут, конечно, не обошлось без некоторой предубежденности, а чтоб точнее – предвзятости по отношению к Голованову, отличавшемуся, как известно, не очень почтительным отношением к некоторым руководящим фигурам из управления ВВС, к числу которых принадлежал и нынешний инспектор. Но таково в те дни сложилось „соотношение сил“.

Рыбальченко явился к командующему Дальней авиацией с решительным видом и чувством чиновного превосходства над подконтрольным командующим, хоть и Главным маршалом. Голованов же встретил Рыбальченко вполне по-деловому – доклад слушал внимательно, иногда полемизировал, некоторые тезисы уточнял и обсуждал. Но все больше внутренне взвинчивался, раздражаясь вовсе не обрушившимся на него водопадом утрированных обвинений, а тем нагловатым тоном, в какой все больше впадал инспектор. Это не для Голованова. Он остановил доклад и, не повышая тона, вполне деликатно выставил Рыбальченко за дверь.

Однако ж на этом дуэль не завершилась. Следующий раунд противостояния состоялся на Главном военном совете у министра Вооруженных сил Н. А. Булганина. В докладе Главной военной инспекции звучали те же уже знакомые формулировки, и после короткой полемики руководство министерства сочло за лучшее, поскольку уровень управления Дальней авиацией со стороны командующего был признан недостаточно квалифицированным, передать ее под начало главнокомандующего Военно-воздушными силами как заместителя министра Вооруженных сил.

Отбиться Голованову не удалось – не хватило ни аргументов, ни эмоций.

Булганин был тверд. В отличие от Новикова, к которому он всегда относился с симпатией, а сейчас и с сочувствием, Голованова, мягко говоря, министр своим добрым расположением никогда не жаловал, а в последние годы – особенно.

Решение состоялось.

Голованов был потрясен и, не теряя времени, сел за письмо Сталину, адресуя его ЦК ВКП(б):

...

Но все обернулось иначе. 19 мая приказом министра Вооруженных сил СССР „за серьезные упущения в служебной деятельности по руководству частями и соединениями“ Голованов с должности командующего Дальней авиацией был снят и зачислен в распоряжение министра Вооруженных сил с привлечением к работе в области авиации.

Можно было ожидать все, что угодно, только не это. На полном разбеге – как в стенку. В один миг рухнул весь мир его надежд, судьба расплылась в тумане.

Сталин промолчал, но приказ – это был его всемогущий перст: никто другой с ним так поступить не посмел бы!

Исчезновение

Что дальше? Голованов не заблуждался, хорошо зная по опыту „новейшей истории“, что государственные и военные деятели такого масштаба, к которому принадлежал и он, в подобных обстоятельствах, как это случилось и с Новиковым, влачат свою судьбу через Лубянку.

Он исчез с горизонта мгновенно и намертво, найдя убежище на Икше, где была его дача. Многие месяцы о нем никто ничего не знал – где он и что с ним. Однажды Булганин потребовал его выхода на службу, но Голованов не отозвался, и Булганин не стал настаивать на том вторично, видимо догадываясь, о чем мог подумать Голованов, получив подозрительный вызов.