Избранники времени. Обреченные на подвиг - Василий Решетников

Не возрадовался и командующий ВВС, неожиданно обретя под свое начало очень уж неуютного зама, все еще остававшегося куда более приближенным к Сталину, чем он сам, Новиков. Вероятно, Александр Александрович рассчитывал, что с преобразованием АДД в армию ее возглавит кто-то другой (не будет же Главный маршал командовать армией – для этого есть генералы), тем более Голованов решительно отказывался от этой новой для него ипостаси. И вот…

Вождь умел «расставлять кадры», подставляя несовместимых одного под другого. То-то в тех «глубоководных» архивах мне не раз попадались на глаза прелюбопытные записки на имя товарища Сталина с доносами на своих начальников – министров, маршалов… Особенно по части их личных пристрастий.

Но как бы то ни было – «смена вех» состоялась.

Голованов заметно замкнулся, в общении стал несколько суше, но внешнюю значительность не утратил, а с новым начальством по-прежнему держался обособленно: в работе Военного совета участия не принимал и не вступал в какие-либо контакты и связи с руководящими деятелями ВВС, предоставив эту новую служебную неизбежность своим управленческим службам и штабу.

Мало что изменилось и в характере формирования боевых задач: они все еще исходили из Ставки и Генштаба, а штаб ВВС, по сути дела, лишь дублировал их. Командующие же войсками фронтов обращались к Александру Евгеньевичу напрямую: в разгар наступательных операций они с еще большей настойчивостью, чем прежде, «тянули» дальних бомбардировщиков на свои полосы прорыва и на борьбу с резервами противника.

Почувствовал ли Голованов «новую руководящую руку»? Да ничуть. Он изрядно отошел от Ставки, но не приблизился к Новикову – был как бы сам по себе и, может, поэтому, как и предвидел Сталин, но отнюдь не по его «рецептам», болеть стал и реже и меньше. В военных и государственных кругах его, как и прежде, считали командующим АДД, и только в формальных документах он числился командармом.

Не тронулся с места и его штаб, однажды укрепившийся в Москве за крепостными стенами Петровского дворца на Ленинградском проспекте. Только командный пункт к тому времени был выдвинут в Брест, где большей частью «вдали от шума городского» и пребывал Голованов.

В общем, каких-либо «мутационных» перерождений АДД испытать не довелось. Хоть и загнали ее в другое стойло, свою стать она не утратила и в характере ведения боевых действий существенных изменений не претерпела. Да куда ж ей деться со своими врожденными свойствами? Тем и была она неповторима, что никто другой не мог сравниться с нею ни в маневренности, ни в силе удара, ни в уникальной организации боевых действий и умении воевать ночью. Могла и днем – это ей не в диковинку. Но тут обнажились нюансы: из-за сложного и глубокого аэродромного базирования головановской авиации не так-то просто было организовать ее взаимодействие с истребителями прикрытия, особенно если учесть, что дальники действовали непрерывно, каждые сутки, с гигантским разбросом объектов удара по всему советско-германскому фронту. Да и метеообстановка, проявись она чуть-чуть посложнее, не всегда была по плечу истребителям сопровождения.

Новиков осторожно прибегал к привлечению 18-й ВА для действий в дневных условиях, прекрасно понимая, что любой всплеск боевых потерь, если вдруг такое случится, бесследно для него не сойдет – Голованов сумел бы воспользоваться этим обстоятельством, чтобы обвинить командование ВВС в непрофессиональном применении дальних бомбардировщиков. Но до этого дело не дошло.

«Дневную философию» Голованов подавлял намертво, а вскоре и сами «реформаторы» поняли, что ценность ночных ударов головановской армии, чтоб сохранить круглосуточное воздействие на противника, куда повыше дневных. И, пожалуй, главное: никаких хлопот и ответственности по части истребительного прикрытия и боевого обеспечения.

Так что дневные удары если и случались, то носили не более чем ограниченный, спорадический характер.

Кенигсбергский триумф

Но был среди них один воистину грандиозный, прямо-таки потрясающий и по размаху, и по силе.

В наступившие мартовские и апрельские дни 1945 года днем и ночью штурмовались твердыни Восточной Пруссии. Крупные силы дальних бомбардировщиков, перемежая дневные действия с ночными, пробивали путь к стенам кенигсбергской цитадели. Но оборонительные сооружения только пошатывались, слабо поддаваясь даже тяжелым бомбам, и не спешили рушиться. Войска ждали от нас особой мощи ударов и высочайшей, математической точности поражения, ибо цели, как никакие другие за всю войну, были невероятно прочны и, в сущности, малоразмерны, почти точечные, а атакующие цепи совсем рядом, впритык. И командующий ВВС А. А. Новиков принимает решение нанести по кенигсбергским укреплениям мощный сосредоточенный удар из сомкнутой массы основных сил 18-й воздушной армии днем, под прикрытием истребителей. Но ему неожиданно возразил А. Е. Голованов. «Летчики дальних бомбардировщиков, – заявил он, – не имеют опыта боевых действий в дневных боевых порядках и могут, кроме того, понести неоправданные потери от истребителей противника».

Новиков в то время хоть и был для Голованова непосредственным начальником, все же не мог не считаться с особым, еще не утраченным покровительственным к нему расположением самого Сталина, особенно если учесть, что 18-я воздушная армия и сейчас, в новом качестве, даже напрямую подчиняясь командующему ВВС, сохраняла свою главную роль как средство Ставки Верховного Главнокомандования.

Командующий ВВС счел за лучшее доложить о своем решении Сталину, но, поскольку тот был на отдыхе, хотя бы заручиться поддержкой генерала армии А. И. Антонова.

– Вы командующий, вы и решайте, – уклонился от прямых указаний начальник Генерального штаба.

Но Новикову этого было вполне достаточно.

– Ну что вы боитесь? – увещевал он Голованова. – Мы дадим вашим бомбардировщикам такое прикрытие, что ни один немецкий истребитель не подойдет к ним. В общем, колебаться нечего – решение принято.

И назвал время удара: 13.10.

Ясным днем 7 апреля плотный поток более полутысячи дальних бомбардировщиков в сопровождении 150 истребителей и под прикрытием над целью еще одной сотни за 45 минут взломал бомбами крупного калибра последние узлы немецкого сопротивления, открыв нашим войскам путь к цитадели. Атака хлынула в проломы, и крепость пала.

Наши штурмовики сумели подавить значительную часть зенитных батарей, заблокировать на аэродромах основную массу немецких истребителей, а те, что успели подняться в воздух, сквозь такое скопище воздушного оружия не сумели даже приблизиться к бомбардировщикам.

Ни одной потери в том грандиозном шествии не случилось.

Об этой выдающейся воздушной операции вспоминал в своих послевоенных записках целый ряд крупных военачальников. С восторгом писал о ней и Голованов (даже несколько преувеличил впечатление, записав, будто «крепость, т. е. все то, что составляло цель, было, по сути дела, стерто с лица земли»), но ни словом не обмолвился не только о своих возражениях, предшествовавших принятию решения на дневной удар, но и об истребительном прикрытии, обеспечившем полную безопасность и свободу действий боевых порядков дальних бомбардировщиков.