Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

Как было сказано, пути Фуке и Ормессона пересеклись в январе 1650 года, когда Оливье стал его заместителем в качестве интенданта généralité (округа) Парижа [534]. К сожалению, до нас не дошло никаких записей ни о деятельности Оливье в этой должности, ни о взаимодействии между ними. Один исследователь, однако, отмечает, что в этот период Фуке много времени проводил за пределами Парижа, в лагерях военных кампаний, предоставляя Оливье свободу действий [535]. Как бы то ни было, их служебные связи прервались, когда в ноябре 1650-го Фуке получил новую должность – procureur général.

В 1656 году Оливье был назначен интендантом Пикардии. На сей раз он начал работать в королевских войсках под началом маршала Тюренна[536]. Вероятно, назначение поддержал Сегье, хотя последнее слово оставалось за Летелье. Тюренн, имевший репутацию непростого начальника, отдал должное усердию, с которым Ормессон обеспечивал его деньгами и припасами для продолжения кампании. Эта кампания завершилась в июне 1658 года битвой при Дюне, близ Дюнкерка, и в ее успехе, как уже отмечалось, есть и толика усилий Фуке[537]. Хорошая работа принесла Ормессону похвалу Анны Австрийской и пожизненную дружбу Тюренна [538]. Собственная репутация, отцовские заслуги и покровительство Сегье делали предсказуемым последующее назначение Ормессона в Палату правосудия. Кроме того, он был в хороших отношениях с соперником Фуке Летелье. Ормессон узнал о своем назначении на должность докладчика от друга, Клода Лепелетье[539], в то время – президента Парижского парламента и протеже (а также кузена) Летелье [540].

Одних этих связей хватало, чтобы понять нежелание Фуке видеть Ормессона в роли докладчика. Но, возможно, были и другие, неявные причины. Интересно, что Кольбер первоначально сомневался в Ормессоне, которого называл человеком ограниченного ума (esprit borné) и креатурой Ламуаньона. Однако после того как Ормессону в самом начале продемонстрировали беспорядок в реестрах казначейства, он встал на сторону короля, и Кольбер этим удовлетворился [541]. Что касается Ормессона, он был достаточно честен, чтобы отметить неоднозначность выбранного королем состава судей-докладчиков, а также то, что одни упрекали короля во вмешательстве, другие одобряли его действия [542].

Заняв свой новый пост, Ормессон тут же был втянут в процедурные дебаты, начатые Талоном, королевским procureur général. Поскольку в отведенный судом период Фуке не предоставил никаких доказательств защиты, Талон предложил считать, что обвиняемый утрачивает свои права, а палата может перейти непосредственно к судебной части процесса. Но получив официальное извещение, Фуке заявил, что не получал копии приказа от 5 октября, которым процесс объявлялся открытым. Поэтому приказ о лишении прав следует аннулировать. Он добавил, что не стоит ждать от него ответов на обвинения, которые еще не предъявлены в суде, или каких-либо доказательств, пока ему отказано в доступе к документам. Недели ожесточенных споров не привели судей к согласию. Основную вину за процедурную неразбериху Ламуаньон возлагал на Талона. По мнению многих, тот пренебрегал своими обязанностями в палате, поглощенный неким страстным романом, который успел сделать его посмешищем всего Дворца правосудия. В конце концов суд принял аргументы Фуке и предоставил ему дополнительное время [543].

И вновь Ламуаньон продемонстрировал уважение к процессуальной стороне, воспротивившись попыткам короля обойти судебную процедуру. У него могли быть и другие мотивы. Один исследователь предполагает, что Ламуаньон таким образом выражал свое недовольство некоторыми недавними шагами королевского правительства, в частности произвольными изменениями системы аннуитетов (rentes) и сокращением жалованья судей (gages) [544]. В любом случае подход Ламуаньона не предвещал ничего хорошего надеждам короля на скорый суд и предрешенный вердикт. Поэтому король вмешался снова. В начале декабря Ламуаньона опять вызвали на аудиенцию. Король сказал, что, по его наблюдениям, Ламуаньон пытается одновременно вести два очень серьезных и важных дела: председательствовать в палате и выполнять свои обязанности в Парижском парламенте. Для одного человека нагрузка чрезмерно велика. Поэтому, чтобы облегчить Ламуаньону жизнь, председателем на заседаниях палаты теперь будет Сегье [545].

Одиннадцатого декабря Сегье впервые за много месяцев занял свое место в палате. Все наружные приличия были соблюдены, и Ламуаньон произнес пышную приветственную речь. Однако вскоре Сегье объявил, что теперь палата будет заседать не во второй половине дня, как раньше, а по утрам, с девяти. Всем стало очевидно, что такое расписание исключает дальнейшее участие Ламуаньона. В назначенное время он заседал в парламенте и не мог покинуть его ради участия в работе палаты [546].

Многие коллеги Ламуаньона отнеслись к такому развитию событий без восторга. Ормессон отметил в дневнике, что маневр – дело рук закулисных зачинщиков, которые надеются с уходом Ламуаньона рулить палатой по своему усмотрению [547]. В то же время, по тонкому замечанию докладчика, с Ламуаньона сняли тяжелый долг магистрата вести себя твердо и независимо [548]. Тем не менее Кольбер вскоре осознал, как неприглядно выглядит отстранение Ламуаньона. Он предложил ему вернулся в палату в качестве сопредседателя, партнера Сегье. Ламуаньон отказался со знаменитыми словами: «Я умываю руки» [549]. Он серьезно опасался, пишет биограф, что палата утратила важнейшее качество суда – беспристрастность – и сделалась простым орудием «государственных министров для уничтожения своих врагов» [550].