Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

На фоне мощной атаки Фуке его жена публично обратилась к Людовику XIV с очередной полной чувства мольбой. На сей раз она просила короля о милосердии во имя «святой девы Марии, матери Божьей». Поскольку ее милосердным заступничеством король получает божье благословение, пусть он проявит такую же милость к поверженному супругу мадам Фуке. Но Людовика это не тронуло [584].

Прошения, протесты и демарши начали нервировать обвинителей. Они почувствовали, что общественное мнение складывается не в их пользу. В поисках козла отпущения полиция Кольбера сбивалась с ног, разыскивая типографии, работавшие на семью Фуке. Когда обсуждалось, разрешать ли Фуке доступ к его документам, Талон попытался лишить Фуке консультантов. Его логика была проста. Советники Фуке, уважаемые и влиятельные члены суда, убедили себя и многих других в трех вещах: в том, что преследование Фуке – попросту результат заговора его врагов; что упомянутые враги пойдут на все, чтобы его уничтожить, вплоть до махинаций с вещественными доказательствами; что несчастья Фуке сделали его чуть ли не святым. В самом деле, консультанты Фуке заявляли, что они действуют на благо и в интересах страны, защищая столь выдающегося и несправедливо обвиненного человека [585]. И все же Талон оказался недостаточно убедителен. Ормессон объявил его требование несправедливым, и оно не получило поддержки [586].

После провала попытки лишить Фуке адвокатов сторона короля нанесла удар с другой стороны: по тем, кто его поддерживал. В середине лета Пелиссона открыто заподозрили в авторстве ходивших по Парижу памфлетов в поддержку Фуке (см. главу 4). В наказание король лишил мать Пелиссона привилегии посещать его в тюрьме и запретил любое общение между ними. Король полагал, что пожилая дама тайком выносит сочинения сына из Бастилии [587]. Но эти лихорадочные меры уже не могли остановить сдвига в общественном мнении. Королевский чиновник из далекого Отёна[588] весной написал Кольберу: «Единственное, о чем сейчас говорят люди, это как несправедливо поступили с господином Фуке» [589].

В НАЧАЛЕ 1663 ГОДА, пока палата обсуждала многочисленные заявления Фуке, Талон с помощниками записали: судьи «придавали окончательный вид пунктам обвинения и доказательствам, на которых они основывались». Задержка отчасти возникла из-за необходимости собрать документальные доказательства, извлеченные из реестров королевских казначеев, которые изъяли несколькими месяцами раньше. Берье и Фуко то и дело отклонялись от генеральной линии, каждый в свою сторону. Поэтому Талон разрывался, пытаясь совместить несовместимое. Как ядовито заметил Ормессон, «слишком много поваров оказалось на одной кухне» [590].

Наконец 10 апреля Ормессон, как докладчик, начал зачитывать палате обвинения Талона в адрес Фуке и подтверждающие их документы. Эта неизбежная техническая часть растянулась на 42 сессии. Она закончилась только в середине июля. Сторона прокурора снова вышла за пределы обвинений как таковых и попыталась нарисовать широкую картину предыдущего десятилетия французской истории. Для начала Талон вкратце напомнил о бремени, которым стала для французских налогоплательщиков трудная и затяжная война. Также он напомнил и о том, что мир не принес стране территориальных компенсаций, на которые она надеялась (Франш-Конте и Испанские Нидерланды). Ответственность за это возлагалась на Фуке. Ведь это он, используя две своих должности – суперинтенданта финансов и procureur général, – сначала лишил короля ресурсов в критический момент, а затем – защитил своих сообщников от карающей руки закона. Обвинения в растрате, хищениях и подделке счетов и записей перемежались конкретными примерами, уже хорошо всем известными. А именно: пансион с соляного налога; участие в транзакциях, связанных с налогом marc d’or; мошеннический вывод из казны 6 миллионов ливров в казначейских билетах, и так далее.

Талон оговорился, что доказательство обвинений сталкивается с двумя проблемами. Во-первых, допросы участников сделок, кто наряду с казначеями предположительно могли быть сообщниками Фуке, мало что дали для подтверждения причастности Фуке к этим преступлениям. Талон объяснил, что участники сделок не выдают Фуке, чтобы выгородить себя. Во-вторых, Фуке сумел предложить альтернативное объяснение транзакций, которые инкриминировались ему как преступные. Но в действительности, утверждал Талон, доказательством преступлений служит его экстравагантный образ жизни. Гигантские траты обвиняемого (при этом точно их никто не считал) могли объясняться только тем, что он запускал руку в казну.

Эта риторика послужила обвинению прелюдией к главному «государственному преступлению»: укреплению Бель-Иля[591]. Это делалось, чтобы оттуда восстать против короля, как описано в «плане из Сен-Манде». Нелегальное издание памфлетов в защиту Фуке, настаивал Талон, – тоже часть этого заговора, попытка подстрекательства к мятежу[592] [593].

Первый ответ Фуке Талону был издан подпольно и разошелся в июне 1663 года. Это произошло даже прежде, чем официально закончилось чтение обвинений. Он так уязвил Талона, что тот счел нужным выпустить возражение. Своего рода ответ на ответ, на который Фуке ответил очередным опровержением. В целом их полемика лета 1663 года охватывает все обвинения, выдвинутые в адрес Фуке, и его стандартные ответы на них [594]. В своей брошюре Талон высмеивал версию Фуке, изображавшую его чуть ли не спасителем страны в предыдущие десять лет. Он также отвечал в ней на некоторые пункты, по которым Фуке критиковал позицию обвинения. Обвинения в махинациях с бумагами Фуке он отклонил как клеветнические. Затем Талон обвинил членов семьи Фуке и их ближайших союзников в том, что они уничтожили компрометирующие бывшего чиновника документы в Сен-Манде и во всех остальных резиденциях раньше, чем королевские службы успели их изъять.