Танец сомкнутых век - Наталья Серая

Глядя чуть поверх толкущихся не-людей, Константин неожиданно замечает дверь у противоположной стены зала. Кажется, её не было раньше. Он пробует шагнуть вперёд, но толпа больше не расступается, лишь плотнее сжимает ряды. Что ж. Раз так — он отвлечёт чудовищ, возьмёт их на себя. Даст Анне время добежать до двери. Даст время спастись, уйти обратно — в свет, в жизнь. Туда, где солнце снова будет зажигать пламя в её волосах. Туда, где тёплый ветер будет целовать её кожу — так нежно, как целовал бы он сам. Как, возможно, никогда больше не поцелует. Думать об этом невыносимо больно. Но это не имеет значения, если она будет жить. Даже если он сам навечно останется здесь, в мёртвом сердце кошмара, сдерживая чудовищных тварей. Он будет сдерживать их сколько потребуется. Он защитит. Он выведет её. Любой ценой.

— Пообещай, — неожиданно сорвавшийся с её губ шёпот звучит взволнованно и тревожно.

— Что угодно, моя драгоценная. Что угодно.

— Пообещай, что будешь рядом, — её голос дрожит. Она по-прежнему не оборачивается. — Пускай хоть здесь. Хоть навсегда. Но вместе. Пообещай!

Сердце болезненно сжимается. Он не может солгать ей. И не может сказать правду: что, если выбора не будет, он выберет её, а не себя. «Хоть здесь. Хоть навсегда». Нет. Этому он не позволит случиться тоже. Не позволит ей остаться в этом кошмаре.

И тогда ему остаётся только одно.

— Обещаю, — твёрдо говорит он. — Я обещаю.

На душе неожиданно становится легко и спокойно.

Пора уже перестать отдавать жизнь друг за друга. Пора уже просто начать жить её. Вместе.

Чудовища воют и скалятся. Подступают ещё на шаг. Рука тянется к эфесу шпаги. Константин не знает, как он сделает это, но он сделает. Он пообещал ей. Но не успевают пальцы коснуться рукояти, как руку пронзает неожиданной болью. Чёрные когти вместо ногтей. Чёрные когти впиваются в ладонь, ранят кожу до крови.

 «Вверх».

Не уверенный, что это беззвучное слово ему не почудилось, Константин машинально поднимает руку к лицу, боковым зрением замечая, как катятся по коже густые алые капли, как набухают, сливаются между собой, срываясь с ладони и капая… вверх. И ещё раз. И снова. Вверх!

Клыкастая свора яростно рычит, подбирается ближе. И ещё ближе: на расстояние вытянутой шпаги, на расстояние одного броска. Анна вздрагивает, плотнее прижимается к нему спиной.

— Ты веришь мне? — шепчет Константин, вновь отступая вместе с ней к окну.

Твари тянут к ним когтистые лапы.

— Веришь? — руки переплетаются на её талии, приподнимают над землёй, прижимают крепче. — Ты веришь мне, родная?

Короткий взгляд, обдающий пламенем. Взгляд, в котором нет ни страха, ни сомнений. И руки, уверенно сжимающиеся поверх его рук.

— Я верю.

Резкий толчок — и челюсти бросившейся вперёд уродливой твари щёлкают вхолостую. Вжав Анну в себя, Константин спиной вперёд выпадает из окна.

Ветер взвывает в ушах, заставляет зажмурить слезящиеся глаза.

Они падают. Бесконечно, бесконечно падают. Наверное, он ошибся. Наверное, они разобьются. Но Константин не чувствует ни страха, ни горечи. Он лишь прижимает Анну крепче и группируется, чтобы смягчить ей удар об землю. Если это хоть как-то сможет помочь.

С третьей попытки у него получается открыть глаза. Увидеть сияющие в чёрном небе звёзды. Увидеть всё продолжающееся падение. Падение вверх.

Всё заканчивается в одно мгновение. Константин не слышит удара, не ощущает его. Только мерный шелест морских волн, накатывающих на невидимый берег. Тш-ш-ш… Откуда здесь море? Неужели их снова выбросило в тот кровавый океан, с которого Константин начал свой путь? Тш-ш-ш…

Он резко распахивает глаза, хотя уверен, что не закрывал их вновь. 

Нет. Это не море. Это дыхание. Тихое и спокойное дыхание Анны на его руках. Бледной, перемотанной бинтами. Живой.

Если бы у него остались силы — он смеялся бы от счастья. Он хохотал бы как ненормальный, он зацеловал бы её с головы до пят. Но сейчас он может лишь тихо улыбаться, лишь бездумно уткнуться носом в её чуть порозовевшую щёку, впитывая упоительно живое тепло её дыхания, лишь шептать ей на ухо почти бессвязные нежные глупости.

Виски тяжело пульсируют, ломит затылок, вновь болезненно пересохло в горле, но это уже не важно. Константин бережно укладывает Анну на лежанку, опускается рядом. И глядит, глядит, не в силах наглядеться на неё. И почему-то точно верит — теперь всё будет хорошо.

Виски наливаются свинцом. Константин закрывает глаза, но боль становится сильнее, вынуждая его сесть, мотая головой. Во рту ощущается привкус крови. 

Когда глаза чуть привыкают к полумраку, он замечает нечёткую фигуру Винбарра, расположившуюся на опустевшем алтарном камне.

— Dob anem shádi, — медленно произносит Винбарр. — Чёрная тень по-прежнему часть тебя. Она стала меньше и слабее. Но она никуда не делась.

— Он, — поправляет Константин. И, чуть подумав, поправляет ещё раз: — Я. Ты ведь сам говорил — это всегда было частью меня. Пора учиться жить вместе с этим. Давно пора.

Верховный Король молчит.

— Почему ты помог? — нарушает затянувшееся молчание Константин.

Винбарр смотрит на него долгим взглядом. Долгим и очень спокойным. И вновь ничего не отвечает.

Голова раскалывается, словно с недельного перепоя. Не хочется ничего говорить. Но Константин всё же спрашивает:

— Чем я могу отплатить?

— Ничего не нужно от тебя, — отзывается Винбарр. — Но после тебя придут другие. Те, кто захотят поживиться остатками раненого острова. Лучшее, что ты можешь сделать — оставить нас в покое. И передать это тем, кто стоит за твоей спиной. Тем, с большой земли. Передать как вождь своего племени.

— Я обещаю…

— Не обещай. Я не верю обещаниям renaigse. Но я верю, что смерть — on ol menawí или твоя — ничего не исправит и не изменит. А жизнь — может изменить.

Незримый молот нещадно колотит по темени и, не выдержав, Константин с силой сжимает голову руками. И тут же удивлённо отнимает ладонь: чёрной трухой из волос высыпаются остатки древесных ветвей. И почти сразу же становится чуточку легче.

Винбарр ничего больше не говорит. Ну и пусть. Всё равно единственное, что Константин хочет сейчас слышать — это тихое мерное дыхание рядом. Нужно поспать. Теперь, когда самое страшное позади, можно позволить себе немного отдыха. 

Он вновь ложится рядом с Анной, бережно гладит её руки, нежно трётся носом о щёку, невесомо целует в висок. Пускай он не искупил и исчезающе малой части совершённого, пускай ничего не окажется достаточно, чтобы получить её прощение — сейчас он заслужил право хотя бы на эти крохи тепла. Заслужил право, почти засыпая, касаться губами её уха и шептать те слова, что должен был говорить ей каждый день.