Танец сомкнутых век - Наталья Серая

Среди танцующих пар снуёт невысокий щуплый юноша в безликой белой маске — будто вор-карманник на торговой площади. То и дело тускло вспыхивает лезвие маленького ножа. Вот только срезает он не драгоценности. Подкрадываясь, подстраиваясь под ритм кадрили, он отрезает мочку уха даме в наряде летучей мыши. Режет длинный клюв с маски её кавалера вместе с кончиком настоящего носа. Поддевает остриём и срывает ноготь пожилой леди в маске оленя. Отхватывает два пальца зубастому волку, уединившемуся за портьерой с совсем ещё юной девушкой в красной шляпке. Тянется лезвием к девичьей шее.

Константин не хочет смотреть. Но это жуткое зрелище словно не отпускает его взгляд, заставляя угадывать, кто станет следующей жертвой. Кошмарнее этого выглядит лишь то, что никто, никто из присутствующих не замечает безликого безумца. Со смехом смахивая кровь, пары продолжают кружиться в танце.

Неожиданно зловещий вор оказывается очень близко, с сосредоточенным видом тянется остриём ножа к глазу Константина. Мгновенно выйдя из оцепенения, Константин перехватывает руку, с силой отталкивает безликого в сторону. Тот оступается, маска падает с его лица… Нет, не с лица. С зубастой и пучеглазой морды чудовища. Это не человек.

Никто здесь — не человек, понимает Константин, холодея. 

Чудовище аккуратно поправляет маску. Склоняется в шутовском реверансе. И продолжает своё шествие по залу. 

Где-то совсем рядом Константину чудится всполох алого платья. Он вновь бросается в живое море танцоров, расталкивает, сбрасывает с себя пытающиеся задержать его руки, спотыкается, на мгновение теряет равновесие. И вновь оказывается у лестницы в самом начале зала. Знакомый бретёр хохочет, выплёвывая сгустки крови.

Нет. Нет-нет. Он делает что-то не так. Что? Это место — будто огромная головоломка, которую нужно разгадать, не зная ни правил, ни нужного алгоритма. Но он будет пробовать, пробовать снова и снова. Он должен найти Анну. Должен найти выход отсюда.

Глубоко вдохнув, Константин вновь шагает в толпу танцующих пар, но не пытается больше протолкнуться, не отпихивает очередные вцепившиеся в него руки, а позволяет им вовлечь себя в пляску.

От удушливых объятий, от колючих и цепких прикосновений, от невыносимо яркого мельтешения масок перед глазами кружится голова, становится трудно дышать. Константин старается не отвлекаться, пытается смотреть поверх голов, напряжённо вглядываясь в толпу. Пока обзор ему не загораживает очередная партнёрша — неожиданно высокая, почти одного с ним роста. Или даже немного выше. Жуткая отталкивающая маска с высунутым языком таращится на него чёрными провалами глаз. Дама подаётся вперёд, будто желая что-то сказать ему на ухо. Но вместо слов из её рта едва ли не на фут вываливается сизый язык, липко заползает за шиворот, склизким червём ползёт по шее… Это настолько омерзительно, что Константин не может сдержать порыв отшатнуться, оттолкнуть. И… вновь обнаруживает себя у лестницы.

Трёхликий кабан салютует ему тухлой гроздью винограда, расползающейся по пальцам бурым месивом.

Константин шумно выдыхает. Он будет пытаться снова. У него получится.

Он вновь позволяет пляске увлечь себя, одна жуткая маска сменяется другой, третьей, четвёртой. До тех пор, пока Константин не натыкается взглядом на знакомое лицо. Чёрные полосы на нём — не грим. Почти пустые бельма глаз и зубы, виднеющиеся в прорехах почерневших губ — не жуткое мастерство художника-масочника.

Ледяные спирали ужаса тугим узлом стягивают внутренности, парализующим холодом сковывают позвоночник. Константин узнаёт её. Тётушка Ливи, княгиня де Сарде, покойная мать Анны. 

Холодные пальцы сжимаются на его запястьях с неожиданной для хрупкой женщины силой, вперившийся в него взгляд бесцветных слепых глаз полон злобы. Горло Ливи разъедено чёрными язвами малихора: Константин видит, как трепещут в нём связки, словно она пытается что-то сказать ему. Но не слышит слов. Лишь читает по обезображенным губам: «Ты. Убил. Её».

Константин раскрывает рот, чтобы ответить, и не может. Невообразимый иррациональный страх стискивает горло, не давая вдохнуть, грохот беззвучных слов заглушает стук собственного сердца: «Убил. Убил. Убил». Там, где почерневшие ногти впиваются в его руки, по коже вновь начинают расползаться чёрные змеи вспухших малихорных вен. Полуистлевшие пальцы тянуться к его горлу, а он даже не может сопротивляться.

«По заслугам, — выговаривают мёртвые губы. — Бросила умирать. Всех нас. Виновна. Заслужила смерть».

Константин вздрагивает, будто очнувшись. Нет! Это неправда! Настоящая Ливи де Сарде ни за что бы так не сказала! Ни за что не стала бы винить любимую дочь в том, в чём она просто не может быть виновата! Чёрные губы растягиваются в зловещей ухмылке, и Константин вдруг с ужасом осознаёт: это не её слова. А всё это жуткое место — не просто кошмар. Это кошмар Анны. Вывернутый наизнанку мир её страхов, её ошибок, вины, которую она вменила себе сама. Всего того, что она не смогла себе простить. 

Константин резко сбрасывает с себя чёрные руки, высвобождается из костлявых объятий ненастоящей княгини. И вновь оказывается в начале зала, едва ли не взвыв от разочарования. 

Ещё. Он будет пробовать ещё.

Снова руки, снова маски, снова болезненно-яркие цвета, снова запах духов вперемешку с вонью гниющих тел. Гниющих сердец в обёртке из кружев и драгоценных камней.

Анна! Она совсем близко! Константин рвётся ей навстречу, но дорогу ему преграждает тёмная фигура. Совсем не похожая на кричаще-пёструю толпу. Иная.

Черты лица кажутся размазанными, скрытыми в непроглядной черноте. Лишь поблёскивают из этой тьмы широко распахнутые белые глаза, лишённые радужки и зрачков. На груди тёмной фигуры сквозной пустотой зияют четыре рваных раны. Таких же, как у Анны. Таких же, как у него самого.

Отчего-то Константин совсем не чувствует удивления. И совершенно точно знает, кого видит сейчас перед собой.

Сердце неожиданно вновь сковывает страх. Что если он вновь завладеет его волей? Что если Константин вновь станет им — тем, кто, не колеблясь, готов пустить весь мир под нож, кто едва не уничтожил смысл собственной жизни?..

Тень смотрит на Константина, смотрит долго, смотрит неотрывно. Чуть подаётся вперёд, медленно поднимает когтистые руки. Глухо стучит в продырявленную грудь сжатым кулаком, ведёт раскрытой ладонью. И только теперь Константин замечает, чего не хватает на этом лице, так похожем на его собственное. На нём нет рта.

Вдох. Выдох. Нет, это не он. Это лишь его часть. То, что всегда было его частью. То, что он всегда отвергал в себе. То, что сам искалечил участью отверженного. То, что, дорвавшись до Силы, разрослось, извратилось. Заняло в нём место, которое не должно было занимать. Заполнило собой пустоту, росшую в нём годами. Разрушительную воющую пустоту, которой он позволял расти, страшась открыть её тому единственному человеку, который только и мог её заполнить. Заполнить своей взаимностью, любовью, которую Константин так страстно желал заслужить. Которую просто невозможно было «заслужить», «добиться», оказаться «достойным». Лишь получить безусловно.