Стеклобой - Михаил Перловский

Прекрасные Юленькины глаза наполнились слезами, она мяла в руках платок и губки ее дрожали.

— Вы понимаете, что у меня нет другого выхода, как найти того, кто смог бы отыграть наши деньги? Мне нужен настоящий игрок, беспощадный злодей. А если он не сумеет выиграть, то пусть украдет, да-да, вы слышите, пусть украдет! Вот какой человек мне нужен! — Она бросилась Ивану на плечо и зарыдала, отчаянно всхлипывая. — Простите меня, Иван, вот я и втянула вас в темное дело. — Она отстранилась и внимательно посмотрела на него. — Но если у вас получится… то мы с папенькой будем счастливы помочь вашему делу и товарищам. Поверьте, мы не останемся в долгу. — Она вытерла слезы и улыбнулась. — Вот как я вас заговорила.

Слушая ее рассказ, Иван пребывал в смятении. Ему хотелось крикнуть: вы нашли подходящего человека, я самый последний плут в этом городе, таких еще поискать во всей губернии! Но тогда пришлось бы поведать прекрасной чистой Юленьке, что не одного милого господина вот так же обчистил сам Иван. И уж тогда точно не увидеть ему ни ее, ни ее папеньки, а ему теперь нестерпимо хотелось познакомиться с ним, увидеть Юленькин дом и, может быть, даже явиться туда, чтобы выпить чаю и поговорить о погоде. Но вслух он сказал другое.

— Сожалею, что я не плут и не вор, — проникновенно вымолвил Иван и взял руку Юленьки в свою. — Но я клянусь вам, я смогу помочь… — Он не договорил, потому что Юленька приблизила к нему свое лицо и невесомо поцеловала.

Расскажи кто-нибудь Ивану, что он станет главным участником дальнейших событий, он бы никогда не поверил. Они расстались с Юленькой на одной из центральных улиц городка. Купеческие особнячки с гнутыми крышами расположились за вольготными палисадниками неровным полукругом, как будто старые знакомые собрались на чаепитие за длинным столом, и каждый бормотал себе под нос, не ожидая, что его услышат. Особнячки приглашали присоединиться к чаепитию и погрузиться в дрему. Он объяснил Юленьке, что сегодня играть не станет, в таких случаях (он читал в романах) следует заранее знать пути отхода. Поэтому ночью и завтрашним утром он покружит по городу, хорошенько осмотрится и вечером отправится в игорный дом. В полночь же он будет ждать Юленьку у давешних скамеек.

Юленька давно исчезла в переулке, а Иван медлил, долго стоял под часами, выжидая, пока стрелки соединятся в одну линию, а затем еще пятнадцать минут, и еще пять. Потом он немного понаблюдал за мальчишками, задирающими городового. И только когда окончательно стемнело, он нашел игорный дом с бежеватым флигелем и дал несколько кругов по окрестностям, увеличивая радиус. Дело не предвещало никаких проблем. Но завтра в полночь, как только он передаст Юленьке деньги, этот счастливый день сомнется словно лист бумаги. Отбросив саднящую досаду, непонятную самому Ивану, он вернулся к зданию вокзала и вышел на перрон — предстояло найти неприметное пристанище до утра. В гостиницу он соваться не хотел, нельзя, чтобы до завтрашнего вечера кто-нибудь видел его.

Становилось все прохладнее, вдали загромыхало, замелькали молнии и зашлепали крупные редкие капли, сменившиеся ледяным потоком. Спрыгнув с платформы, он двинулся по скользким от воды шпалам, беспечно насвистывая. К ночевке в мокром лесу он даже не примеривался. Удача всегда подхватывала его под локоток, когда, казалось, он был готов съехать в пропасть. И точно — не успел он пройти и пару верст, как среди листвы мелькнул далекий огонек. Огонек то пропадал, то появлялся снова, и наконец засветил увереннее. Еще через четверть часа Иван добрел до лесной опушки, на которой стоял приземистый кособокий домик с окошками желтоватого стекла. Он заглянул внутрь, но никого не увидел, хотя керосинка горела и печка в углу тоже поблескивала пламенем, пробивающимся сквозь дверцу. На столе лежали фуражка и прочие вещи — значит, это домик обходчика. Иван громко кликнул хозяев и несколько раз глухо постучал в дверь кулаком. Никто не отозвался, а дверь оказалась закрытой. Похоже было, что хозяин вот-вот вернется. Стоило бы дождаться его и попроситься на ночлег, как положено, но Иван двинул локтем по оконному стеклу, отпер щеколду и влез внутрь.

Он сразу присел, чтобы, как подсказывал опыт, не светиться в окне, задернул грязноватую шторку, и вроде бы спрятал домишко от всех вокруг. Подсел к печке и несколько минут тер ладони, растопыривал пальцы и сжимал их в кулаки, мыча от удовольствия. Затем скинул мокрую куртку и огляделся — в комнате было пустовато. Невысокая кровать со сбитым на один бок одеялом, на беспорядочно торчащих в стене гвоздях — тулуп и засаленные робы, возле дверей валенки и сапожищи с налипшими комьями грязи, на подоконнике крынка, до половины наполненная синеватым молоком. Рядом буханка хлеба, небольшой сундук с медным замком да мерцающее зеркало в неожиданно богатой резной раме. Приглядевшись к зеркалу, в котором весело плясал огонек от керосинки, Иван заметил что-то белеющее, прилаженное между зеркалом и рамой. Это оказался фотографический портрет в картонной окантовке. Могучий бородатый мужик рядом с рослой пожилой женщиной в платочке. Взгляд мужика был прикован к старушке, которая, в свою очередь, пристально смотрела вперед. Глаза её были печальны. Иван вышел на крыльцо, осмотрелся, потянул холодный свежий воздух. Дождь все шелестел в темноте. Вернувшись в дом, Иван по-хозяйски подкинул несколько поленьев в печку, глотнул молока из крынки — оно оказалось прокисшим.

Оставалось ждать утра. Иван уселся возле печки и подумал, что если великан с портрета и есть хозяин, то он скорее всего вышвырнет его в разбитое окно. А может и пожалеет, да и сговоримся как-нибудь.

Пора было приниматься за обдумывание завтрашнего дела. Вспоминая рассказы Юленьки, он все больше проникался неприязнью к этакой холодной льдине — Юленькиной матери, с ее величавой головой и жестоким сердцем. Бедная девочка. Мы уедем, уедем из этого города. И тут же Иван одернул сам себя: куда же и с кем он хочет уезжать? И ехать ему некуда, да и попутчица ему не пара. Кто он для молоденькой, хорошенькой состоятельной барышни — нищий проходимец. И дом у нее, и выезд, и связи и положение — нипочем Ивану не дать Юленьке привычной жизни. Жизнь у него перелетная, да и занятия весьма и весьма … Недавнее еще волнение и трепет удалялись прочь, уступая место сомнению и тоске.

Чтобы прогнать темные мысли, он расхаживал по комнате, разглядывая все подряд. И почему-то опасался встретиться глазами со старушкой на фотографии, ему казалось, она следит за ним жгучим пронизывающим взглядом. Решившись, он резко повернулся и посмотрел на портрет. Эти двое были совершенно безучастны, Иван совсем не интересовал их. Он перевел взгляд на свое отражение в зеркале. На него смотрел лохматый большеглазый человек, сутулый и испуганный. Такой Юленьке совсем не понравился бы, мелькнула у Ивана мысль. «Заезжий ты олух, мелкий воришка». — Иван состроил себе рожу.

Другое дело, был бы ты солидный господин, уважаемый, ваше сиятельство. Например, банкир или судовладелец. Нет! Лучше литератор, писатель! Он вспомнил миловидовские томики, хрусталь и розы и оркестр на вокзале. Он посмотрел на себя повнимательнее: чужой костюм ладно сидел на нем, ботинки празднично поблескивали. Иван расправил плечи, снисходительно улыбнулся и слегка поклонился сам себе. Вышло очень хорошо — как будто у него за плечами уже было несколько романов, признание публики, солидный капитал и всеобщее уважение. А дело-то плевое, строчить такие басни нетрудно. Он продолжал смотреть на себя и так ясно все представил, так прочно сжился с желаемым, что захотелось произнести это вслух.