Стеклобой - Михаил Перловский

Романов ворвался в проходную, больно ударившись рукой о стальную дугу турникета, и со всей силы дернул дверь на улицу. Налетевший ветер схватил полы плаща и тут же обернул вокруг него, превратив его в куколку бабочки. Откуда на нем плащ, что за чертовщина, нахмурился он, но тут же вспомнил, как маленький Воробей держал его подобно тореадорской накидке перед вылетевшим из кабинета Романовым. И было неясно, хотела ли она защититься им или поймать Романова, как в силки. Романов выругался, пригладил полы плаща, не желая подчиняться погоде, но они тут же взлетели за его спиной, как крылья.

Он шел по брусчатке, и мысли не слушались его, в голове отдавалось только: нет, нет, нет. Кому или чему он отвечает, самому себе ли или тому, другому, он не разбирал. Он шагал и шагал по улицам, сворачивал в переулки, разрезал темноту арок. Город стал теснее, будто съежился после стирки в слишком горячей воде. От слова «стирка» заныли зубы и кисти рук.

Дома подступили совсем близко, и Романов чувствовал себя сделанным из мела или легкого песчаника — стены обтесывали его со всех сторон, он уменьшался и повторял собой изгибы улиц и подворотен, принимал форму, заданную городом. Он срывался на бег, а иногда нарочно останавливался, прислушиваясь, нет ли слежки. Оторопь, накатившая в кабинете, медленно отпускала его. Мысли оттаяв, падали, мешая друг другу. Сквозь их сумбур Романов выделил главное — у него есть враг.

Раньше он винил во всем происходящем несправедливость мира, силы природы, стечение обстоятельств — все то, что не обладало, по его мнению, выраженной волей, а действовало исключительно подчиняясь силам хаоса. А теперь появилось нечто конкретное. Некто. Тот, у кого есть цели, больные места, мечты и прошлое, и свое представление о том, что будет с Романовым дальше.

У него есть несколько часов, чтобы сделать правильную ставку. От обиды перехватило дыхание. Ведь еще два-три дня, и он разобрался бы с заводом, перерыл рецептуру, и точно знал бы, обманывал ли его Семен, рассказывая про свойства здешних стекол. А получается, система работает иначе, или ее вообще нет как таковой? Он мог бы помочь всем, всем, слышите вы?! И конечно, себе, если бы это было правдой. Хотя все это в прошлом, его бриллиантовая голова опять перерывает впустую тонны смысловой руды, а у него нет ни одной зацепки. Может, стоит вернуться в кабинет? Или пора бежать, садиться в поезд, хватать пацанов и прятать их подальше? Как город сможет их заполучить? Думай, Романов, думай.

Звук шлепающих по лужам ног заставил его очнуться. Он сидел на темной детской площадке, укрывшись от ветра за жестяной горкой. Как ему удалось забрести сюда, он не помнил.

— Вот он, нашелся! — раздался недалеко девичий возглас. Романов пригнулся и побежал, прячась за домиками и качелями, которые казались картонными в свете фонарей, в сторону от улицы.

За ним бежали, он петлял, мелькали темные дворы, гаражи с облезлыми воротами, наконец, он перевалился через невысокий штакетник, проскочил через арку и вылетел в тупиковый дворик, окруженный серыми трехэтажными домами. Почти сразу он услышал шорох множества шагов, завращал головой, как прижатый к реке заяц, пытаясь понять, откуда ждать охотников, но звуки метались между домами, отражались и набрасывались на него со всех сторон.

Из арки появились темные силуэты и направились к нему, а их выгнутые грозные тени все еще плясали, сгорбившись, на кирпичных сводах. В руках у одной из фигур была веревка. Другая заходила сбоку, держа наперевес нечто темнеющее и по форме напоминающее кеглю.

— Нашли! — крикнул снова девичий голос, и тот, кто держал кеглю, замахнулся ею. Романов ссутулился, чтобы сделать рывок и пробиться к арке, но вдруг узнал среди фигур продавщицу из хозяйственного магазина и пристеночного милиционера с проходной.

— Невозможно же так пропадать, целый город вас ждет, нам поручили вас доставить! — воскликнула продавщица, и Романов сжал кулаки: ведь еще не полночь!

У незнакомого парня в руках оказалась вовсе не кегля, а бутылка шампанского, милиционер держал не веревку, а шелковую алую ленту. Вся толпа толпа блестела и переливалась праздничными нарядами.

— Ну что же вы, сегодня читка рассказа! Без вас не начинают, все в сборе! Бежим! — Продавщица махнула рукой, и все участники марафона двинулись за ней, медленно разгоняясь. Романова всунули в середину, и он побежал среди незнакомых голов и плеч, к своему удивлению отмечая, что ему приятен этот немного безумный кросс. Темные мысли постепенно отпускали его.

Их вынесло на площадь, и милиционер с лентой оказался впереди всех, финишировав первым. Площадь расцвела огнями, слышалась негромкая музыка, доносившаяся из старинного здания с колоннами, откуда росла пожарная каланча. Подсвеченная прожекторами, она напоминала маяк.

Немного поодаль он заметил рой маргаритиных сестриц в черных балахонах. Хоругви и портреты в их руках возвышались как копья. В стеклах, за которыми угадывалось лицо прародителя командирши, плясали огоньки от лампадок, и издалека их можно было принять за мерцающие телеэкраны.

Возле колоннады у входа в музей собрался практически весь город. Такого скопления людей Романов не видел даже на церемонии выборов, а может быть, в прошлый раз он стоял слишком далеко ото всех. Сейчас же он мог разглядеть каждое лицо, и все эти лица выжидательно смотрели на него.

Музыка стихла, когда он приблизился к дверям. Слышен был только шелест дамских платьев на ветру. Повисла драматическая пауза, стоило что-то сказать, но Романов никак не мог сообразить, что именно.

— Ножницы! — прошептали из-за плеча, и Романов, опустив глаза, увидел, как маленький мальчик протягивает ему бархатную подушечку с блестящими ножницами. Он взял их, и сразу все встало на свои места. Он улыбнулся, подошел к натянутой ленте и, так и не найдясь, что сказать, негромко и слегка вопросительно произнес в воздух:

— Ура?

Толпа грянула аплодисментами, хлопнули пробки шампанского. У него выхватил ножницы и ленту, и довольно ощутимо толкнули в спину, направляя к дверям. Помещение музея полиции и пожарной части уже наполнилось дамами в вечерних нарядах и мужчинами в костюмах. Даже знакомые люди выглядели нездешними героями фильмов и книг, походка их стала плавной, а взгляды слегка затуманились. До оглушенного происходящим Романова долетали обрывки разговоров.

— Тот самый мошенник, кудрявый который? Не мо-жет бы-ть… — Петр Пиотрович хлопал себя по бокам, заводя глаза к небу.

— Эта дама с разноцветными глазами была его супругой? — вопрошал женский голос.

— Я вас умоляю, он никогда бы на ней не женился!

— И я вам точно говорю, трое детей… А как же, и все трое с разными глазами.

— Вы уже были у памятника? Там очередь как за хлебом в голодные годы, все желают… — вполголоса рассказывал пожилой джентльмен во фраке. Разряженный как петух Борис, заметив Романова, засеменил к нему и панибратски хлопнул по плечу.

— Дмитсергеич, приветствую, какая новость в нашем ауле! Во дает, классик доморощенный! А я его за фраера держал — нудятину писал, без огонька.