Перезагрузка времени - Отто Шютт

– Когда вы познакомите нас с Зиллом? ― спросил Трэй.

– Не передать словами, как я благодарна, ― ответила Анна Андреевна невпопад. ― Ваша помощь неоценима.

– Мы не собираемся никому помогать, ― запротестовал Ён, и тут же смягчил: ― Пожалуйста, отпустите нас.

Старуха проигнорировала возглас.

– Обустройте дорогих гостей. Они устали и хотят отдохнуть, ― распорядилась она.

Пленников провели по узкому переходу и втолкнули в помещение заброшенной насосной станции. Ребристые механизмы свили гнезда среди корявых труб в окружении допотопных шкафов-контроллеров. Когда-то эти полуцилиндрические агрегаты осушали отвоеванные у моря территории района Янгсан, пока не прорвало дамбу, ― а нынче, покрытые слоем двухсотлетней пыли, их очертания в свете тусклых ламп, создающих мрачную атмосферу упадка, бесполезно гримасничали прорезями для охлаждения. Растрескавшиеся стены, исчерканные ржаво-коричневыми подтеками, осклабились прорехами кирпичной кладки, недружелюбно насмехаясь над пленниками.

Трэй уселся на пол. Атласный костюм смотрелся в обшарпанном убранстве по-карнавальному броско. Ён, обдумывая ситуацию, измерял шагами помещение и невольно сравнивал полученные результаты с разрушенным кабинетом в «Песочных часах».

– Устроим побег! ― заговорил он. Дав собеседнику обдумать сказанное, повторил: ― Чтобы сбежать, будем действовать слаженно. Мы быстрее и сильнее их. Как гласит пятое правило из одного учебного пособия: «Уничтожь их лидера, и они испугаются». Кто у них за главного? Точно не дружок Юмису. Скорее всего, ими заправляет немощная старушенция, которой лобызали руки. Когда она появилась, все замолчали ― верный признак подчинения. Да, она ― непосредственный руководитель. Проломим ей череп. Голова ― их слабость. ― Ён подергал массивную ручку вентиля. Та не поддалась. ― Нечего так смотреть! Я не заставляю тебя пачкаться, сам огрею ее чем-нибудь тяжелым. Сделаю быстро, чтобы не мучилась. По-хорошему ее должны были давно усыпить, но у гомосапов нет этики. Старые, лысые, хромые, с гнилыми зубами, нервные. Возьми от каждого самое лучшее, все равно нормального человека не слепишь. Говорящие отбросы, биомусор.

– Ты никого не убьешь, ты не убийца! ― призвал Трэй одуматься.

– Это твой план? Я потратил впустую четверо суток. Осталось три дня. Я не собираюсь их просиживать тут с дикарями. А если нагрянут ликвидаторы? Юмису способна на любую подлость.

– Давай расскажем, что нас преследуют. Они такие же изгои, они поймут…

– И мы потеряем для них всякую ценность, ― перебил Ён. ― Разговоры закончились. Они не слушают даже меня, что уж говорить о потерявшем работу биотехане. Тебе нечем откупиться.

– Я предложу им себя. А тебе выторгую свободу. Они сказали, что обойдутся одним заложником.

– Даже если их удастся уговорить, ― в чем я сомневаюсь! ― в одиночку в городе мне будет не справиться. Да и кто предостережет меня, если опять попадется какая-нибудь вертихвостка типа Юмису? Нет, выберемся отсюда вместе. Я не брошу тебя с этими обезьянами.

– Они не обезьяны.

– Так и быть, пусть будут индивиды с архаичными биологическими потребностями. Название не сделает их нормальными людьми, они не станут умнее или добрее. В их крокодильи мозги что-то стукнет, они расчленят и сожрут.

– А наше гуманное общество отправит нас по зеленой линии в капсулу смертника. Или ликвидаторы расстреляют цивилизованно.

Ён не ответил. Рассматривал облезлые механизмы, будто нашел с ними зрительный контакт, ― и они, эти неработающие насосы, понимающе щурились кривыми прорезями.

– Я вот задумался, что удаление аэроэкрана разделило мою жизнь на «до» и «после», ― продолжал Трэй. ― Существование без этой голографической штуки представлялось мраком, а теперь мое прошлое видится беспросветным. Странно получается: общество, которому мы посвятили себя, более опасно, чем наши похитители.

– Ты рассуждаешь так, будто пленение тебя вполне устраивает.

– Не знаю.

– «Не знаю»? Ты ученый! Даже у бывших ученых должно остаться критическое мышление. Обещаю, мы никого не убьем, придумаем другой способ выбраться отсюда. Здесь полно туннелей, какой-нибудь да ведет на поверхность. Подождем, когда они уснут, ― гомосапы спят треть жизни ― и сбежим. Вместе сбежим. Как тебе такой план? Ты же не останешься с этими вонючками? Скажи что-нибудь.

Трэй молчал.

Ён слонялся вдоль омертвевших насосов, в желудках которых навсегда застыла тухлая вода, медленно разрушая их изнутри. Свидетель его бессмысленной ходьбы упорно отмалчивался и не реагировал на короткие вопросы «так что?» или «что тут думать?».

Тишина задевала больше тысячи обидных слов, будь они брошены ему в лицо. Одинокое эхо в застенках научно-исследовательского института не тревожило так, как сейчас терзают гулкие шаги в этой бессловесной отчужденности? Когда он расходился с Мён во мнениях, и после острых высказываний в ее адрес, роботесса неделю избегала встреч, предпочитая виртуальное общение личному, но тогда его не волновало одиночество. В закваску ценностей не входил ингредиент под названием меланхолия. Но отчего сейчас он так подавлен? Неужто отсутствие аэроэкрана так влияет? Ён, как бы ни прилагал умственные способности, но поймать то недосягаемое, что простиралось за пределы его аналитических координат, не мог.

Раздражающее безмолвие сделалось невыносимым, и научный работник зашагал еще бодрее, рассуждая про себя, что с биоинженером не так. Очевидно, он обиделся на колкости о гомосапах. Подумаешь, обозвал их безнравственными, бесконтрольно плодящимися лысыми мартышками. Не глупо ли обижаться на честное мнение, пусть и хлесткое? Юмису высказывалась о гомосапах не менее резко, но это не вызывало в светловолосом биологе той демонстративной обиды, которой он наказывал Ёна.

Забренчавшая цепь заставила встрепенуться; отворяемая дверь протяжно заголосила.

– Не вмешивайся, я сам поговорю, ― заявил Ён.

Узенький в плечах, хилый паренек, улыбаясь, вошел с широченным подносом, на котором стояла бутыль в окружении двух стаканов и чаши, наполненной до краев бежевыми комками. На вымытом лбу и впалых щеках белели остатки алебастровой пудры. Кристин стояла на страже в дверях.

– Я принес покушать, ― старательно выговорил Вик. ― Белок из картриджа, без углеводов.

Ён не спешил принимать дары. Со вчерашнего дня, когда его вынули из питательного геля, он ничего не ел, но брезгливость не позволяла брать пищу из чумазых рук.

– Кушайте, для вас это вкусно, ― мальчик, помявшись, приподнял поднос. ― Правда, что вы умеете программировать свои вкусы? Наверно, это так здорово! Одна еда и всегда разная. А я, когда был маленьким, рыбу пробовал. Это такой подводный зверь с плавниками. Очень костлявый и вонял водорослями, но мне понравился. Мы тогда с братом на мелководье устриц собирали и случайно ее поймали. А папа говорил, что рыбы в морях больше нет.