Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

у кого в рабочем поселке не было. Он вывез эти кустики с юга, когда после двух десятков лет разлуки опять вернулся на родной Урал. Молодым слесарем он уехал искать счастья на южных заводах. «Нравный ты парень — чего тебе дома не сидится?» — уговаривали его, но он упорно стоял на своем: «Обижают Урал, заводы у нас хиреют, позади других шлепают — здесь мастерству не научишься».

В конце двадцатых годов уже солидным мастером своего дела слесарь-лекальщик Степан Данилыч вернулся в родные места: его Урал «зашевелился», а родной завод неузнаваемо вырос.

Когда началась война, многие старики вернулись к своим станкам, а Степан Данилыч, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, ни на день не отрывался от своих лекальных тисочков.

Едва рассвело, а Степан Данилыч уже возился около своей сирени: подметал, обрезал сухие ветки, звонко лязгая садовыми ножницами. Овдовев несколько лет назад, Степан Данилыч еще сильнее пристрастился к своему «сиреневодству», как шутила его дочь Таня.

Последние дни Степан Данилыч с особым удовольствием возился в своем садике: все вокруг буйно и щедро цвело и благоухало... Только успел он ахнуть от восторга,— распустилась самая крупная ветка белой махровой сирени,— как его вдруг окликнули: у решетки сада стоял худенький высокий юноша, почти подросток.

— А... Юра! Вот ранний гость!..

— Степан Данилыч... Папа очень просит вас сейчас же зайти к нам,— сказал Юра.

Степан Данилыч взглянул в его большие испуганные глаза и не придрался к тому, что посетитель не заметил великолепия, среди которого находится.

— Что, Алексею Васильевичу опять хуже?

— Да... пожалуйста, пойдемте со мной.

Алексей Васильевич Панков жил по соседству. Его кровать с высоко поднятыми подушками стояла у распахнутого окна, и он все-таки задыхался. Больной повернул к Карпову остроносое лицо и просительно улыбнулся:

— Степан, старые мы с тобой друзья, росли вместе...

— Верно, другого такого друга у меня нету,— растроганно подхватил Степан Данилыч.

— Спасибо... я, видно, уже не жилец на белом свете, а ты еще вон какой у нас бравый... одно слово — король! Помнишь, как в Николаеве да в Таганроге нас, лекальщиков, королями звали ?

— Как не помнить? — гордо усмехнулся Степан Данилыч и поправил на крупном носу очки в золотой оправе.— Таких мастеров, как мы с тобой, тогда на заводе и не было. В те годы наша профессия была редкая, что камень-самоцвет.

— А вот теперь меня сын заменит. Сегодня он аттестат получил, среднее образование закончил. Старший сын на фронте, а младший желает тоже лекальщиком стать, как и я. Перепоручаю Юрия твоему мастерству. Возьмешь его под свое начало? Он уже давно слесарным делом интересуется.

— Будь спокоен, Алеша, все в него вложу, что сам знаю,— торжественно пообещал Карпов.— Да только ты, брат, не раскисай, мы с тобой осенью еще на охоту пойдем.

— Нет, уж где там...— безнадежно вздохнул Алексей Васильевич.— Ты мне сына обещай...

Он тяжело закашлялся, карие, такие же большие, как у сына, глаза налились слезами.

— Будь спокоен, слово сдержу,— ласково и твердо сказал Степан Данилыч.

Юрий вышел проводить его. Степан Данилыч задержался у калитки — ему стало жалко бедненького, расстроенного юношу.

— А ты в отца пошел, не из бойких,— с ласковой усмешкой ободрил он Юрия,— Отец твой тоже был тихий, а на выдумку, в работе дошлый, будешь по его поступать, многого хорошего добьешься... Ну, мне на завод пора... Да! Танюшка тут о тебе недавно спрашивала — ты что к нам редко заходишь?..

— Мы с Таней довольно часто видимся...

— Ничего, ничего, заходи, я тебе сирени подарю. Ну, прощай пока.

Степан Данилыч поправил на носу очки и пошел, солидно постукивая старой кизиловой палкой с кавказской насечкой. Голос Юрия Панкова вдруг опять окликнул его.

— Ты что? — удивился Карпов.

— Вы не сказали, когда мне быть у вас, а я хочу сегодня же начать, Степан Данилыч.

— Хм... какой ты, брат, прыткий.

— Да ведь я уже завтра на завод пойду — время же военное...

— Что — время... все-таки я постарше тебя, ты бы сначала меня должен спросить, ну да ладно, приходи сегодня.

— Спасибо, Степан Данилыч, приду.

Карпов продолжал свой путь, уже чем-то смутно недовольный. Ему вспомнилось, как он учился мастерству. Первого своего учителя, слесаря Павлуху Каменских, шестнадцатилетний Степан искал для начала целую неделю — у Павлухи случился очередной запой. У этого сумасброда приходилось все «вытягивать по ниточке». Он учил, когда на него «находил стих», но и за это его надо было благодарить. Потом Степан перешел к пожилому слесарю Шамову. Тот был медлительный человек, с гулким, как из бочки, басом и дремучей бородищей, любил говорить притчами, лишних вопросов не терпел и требовал, чтобы ко всему им преподанному ученик относился «с трепетом». Каждый мастер был на свой образец. И сколько надо было иметь терпения и настойчивости, чтобы, завися от характера и повадки многих учителей, копить опыт и набираться мастерства. А этот мальчишка зеленый желает, видите ли. «сегодня же начать» и сам время назначает, будто учеба такое простое и легкое дело.

Это смутное раздражение Степан Данилыч сохранил на весь день. Дома, садясь обедать, он рассказал дочери о своем последнем разговоре с Юрой Панковым.

— Меня, помню, покойный Шамов учил: «С трепетом к мастерству подходи, ты еще кулик на болоте, тебе еще грош цена, коли мастером себя назвать не можешь... ты на меня, учителя твоего, снизу вверх смотри, как все равно на икону... в моих руках твоя судьба: хочу дураком оставлю, хочу умным сделаю!»

— Ну, папа,— усмехнулась Таня,— то совсем другая эпоха была!

Белолицая, с густым румянцем, с крупным, как у отца, носом и ярким, словно ягода, ртом, Таня сидела в своем цветастом сарафанчике, широкоплечая, крепкая, как и сам Степан Данилыч в дни юности. Только ему тогда не приходилось задориться и спорить со старшими, а эта, шестнадцатилетняя, чуть что, сразу, как дудка, свой голос подает.