Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

Тансык сделался бурильщиком. Он постепенно научился управлять машиной, разбирать и собирать ее, научился распознавать горные породы, держаться на кручах. Тело его сделалось устойчивым, руки крепкими. Глаза прямо, не мигая, научились глядеть в ветер, в снег, в песок.

Жить Тансык перешел в юрту бурильщиков, к людям, которых считал полулюдьми, полумашинами. Это время его жизни было наполнено удивлением и радостью. Сначала он увидел, что бурильщики — самые обыкновенные и хорошие люди. После работы в юрте они любили поговорить, поиграть в карты, рассказать что-нибудь смешное. Все они получали и писали письма, вспоминали свои дома, жен, невест, детей. Тансыку бурильщики охотно помогали в работе, учили, растолковывали. Шутя, они называли его «наш подшефный», и на деле он был именно подшефным, выучеником всей артели.

Бурильный молоток изменил отношение Тансыка к людям и машинам. Впервые самостоятельно собрав его, Тансык убедился, что машина послушна человеку, послушна больше, чем конь хозяину. Ему стало радостно за людей и спокойно за самого себя. Его страх перед машиной, как перед существом, которое сильнее человека, не подчиняется ему, покачнулся. И потом день ото дня на своем молотке Тансык убеждался, что человек — повелитель машины, день ото дня избавлялся от страха.

Разбирая и собирая молоток, Тансык думал, жива машина или мертва. Разберет — молоток мертв, соберет — жив. Потребовалось немало времени, пока он понял, что машина жива мыслью и знанием человека. В каждую часть машины человек заложил свою живую мысль, и эта мысль движется, гудит, разрушает горы, поднимает грузы. Он приглядывался к компрессорам, к экскаватору, тепловозам и догадывался о многом, что раньше было закрыто от него.

«Почему машины кажутся разумными существами? Да потому, что человек вложил в них свой разум. Почему их движения обдуманы, почему они делают всегда именно то, что нужно? Человек заранее обдумал их движения и работу».

Раньше его давило сознание, что человек меньше машины, исполняет ее волю. Теперь его радовало новое сознание, что машина послушна человеку, она — исполнительница его воли. Тансыку захотелось сделаться повелителем машин, не только одного бурильного молотка, а всех самых сложных и крупных машин. Он в свободное время начал ходить к компрессорам и к экскаватору. Глядит, прикидывает, какую мысль заложил человек в ту или другую часть: этой он велел нагревать воду, нагонять пар, этой крутиться, той хватать камни.

С завистью глядел Тансык на машинистов и механиков. Ему хотелось получить в свои руки такую же волю, какую имели они. Повернул ручку — и экскаватор опускает хобот; еще раз повернул — он поднимает груз; дернул веревку — машина выбрасывает груз. И полное послушание — ни упрямства, ни заминки! Тансык приставал к машинистам:

— Дайте, я попробую!

— Нельзя, испортишь машину, — отказывали они. — Сперва научись.

Он бы много отдал за одну минуту сидения на месте экскаваторного машиниста.

Тансык пошел к бригадиру.

— Я хочу быть хозяином машин, — сказал он.

— Машинистом? Каким, на какой машине?

— На всех. Повернул бы ручку — и машина послушалась.

— Сразу на всех нельзя. За все возьмешься — ни с одной не справишься. Ладно, что-нибудь придумаем.

После того как Тансык сделался бурильщиком и начал зарабатывать четыре-пять рублей в день, бурильное дело среди казахов стало уважаемым. Если раньше все хотели быть инженерами, то теперь потянулись в бурильщики. Борискин ежедневно получал заявления:

«Хочу в бурильщики».

Бригадир указывал на другие работы: кладка мостов, кузнечное дело, постройка бараков, но все это было не так соблазнительно. Людей привлекали заработок и чувство соревнования с Тансыком. Каждому хотелось быть, как он. Елкин, бригадир и сам Тансык втолковывали, что нельзя всем быть бурильщиками.

— Куда же девать бурильщиков?! Надо слесарей, плотников, кузнецов. Идите!

Казахи не хотели.

— Нельзя в бурильщики, будем землю копать.

Была какая-то стадность в людях, которая толкала их на одно дело. Требовался пример, длительное убеждение, чтобы перевести человека на новый путь.

В конторе шли разговоры о курсах для казахов.

— Мы сдвинулись с мертвой точки, — говорил Елкин. — У нас укрепилась сдельщина, казахи хотят зарабатывать, а следовательно, и работать. Началась массовая тяга к учебе. Вот, — он тряхнул пачкой заявлений, — просятся в бурильщики. — Он говорил знакомые слова, которые можно ежедневно видеть в любой газете, но они казались новыми, радовали всех — коменданта, завхоза, профсоюзников.

— Я думаю, время побегов, угона лошадей миновало…

Открылась дверь. Вошел казах Айдабул. Он был замечателен тем, что ежедневно с раннего утра приходил к дверям кооперации, часа по три выстаивал до открытия. Жадность к покупкам и боязнь запоздать, получить меньше, не давала ему сна и покоя, гнала к лавке. Заметив огонь в лавке ночью, он бежал узнать, не открыто ли, не дают ли чего.

— Не мешай, здесь собрание, потом придешь! — зашикали на него.

Айдабул приложил руки к груди, склонил голову и проговорил:

— Рабочие идут в степь.

— Что? — Елкин бросил пачку заявлений. — Что ты говоришь?

Айдабул повторил:

— Идут в степь, — и, сделав жалостную мину, он закатил глаза. Айдабул хотел показать, что понимает горе начальников.

Елкин прервал заседание и выбежал из конторы. За дверью стояла вся полусотня казахов, работавшая на выемке.

— Вы куда? — спросил Елкин.

— Бери нас в бурильщики, — ответили ему.

— Да вы с ума сошли! Куда мне такая уйма бурильщиков?!

— Плати пять рублей.

— Не могу.

— Тансыку платишь? Тансыка любишь и платишь?

Елкин вызвал все начальство, и все принялись уговаривать казахов остаться, обещали курсы, хорошие заработки в будущем.