Безумие на двоих - Алекса Гранд

– Сашка… красивая…

Задеваю ее своим горячим дыханием, мочку уха зубами прихватываю и плыву в каком-то невообразимом мареве. Дурею от непозволительной близости, как зеленый пацан, и три с лишним года назад отматываю.

Ни черта в моем отношении к сводной сестре не изменилось. Все так же от ревности корежит, а еще вышвыривает в открытый космос, стоит только до нее дотронуться.

– Сань, зачем тебе этот убогий, а? – чутко отследив ее колебания, я быстро проглатываю рвущуюся наружу усмешку и обезоруживаю девчонку железобетонным фактом. – Не, каждый достоин второго шанса, я не спорю. Но тебя ж от него не торкает.

Все-таки скривившись, я жестко высекаю, а ладони сами ложатся на Сашкины бедра и разворачивают ее ко мне. Пальцы комкают легкую ткань, задирая подол, и скользят вверх по гладкой коже, воспламеняя нас обоих.

Подписывая негласный контракт. Принося запоздалые не слишком уместные извинения. Сдирая пломбы с потаенных желаний.

– Не торкает.

Установив с Бариновой зрительный контакт, я повторяю со страшным нажимом и уже в следующую секунду запечатываю ее рот грубым поцелуем. Терзаю и ласкаю одновременно, выпиваю ее до самого дна и мгновенно наполняю жидким огнем, которого с лихвой в моих венах.

Снова подстраиваю под себя, стираю ладонями невидимые следы чужих прикосновений, рисую везде свои клейма. На шее, ключицах, на тыльной стороне тонкой аккуратной кисти.

Азартно беру намного больше, чем разрешено, и выпадаю в ступор от жалящей скулу пощечины. Мотаю башкой из стороны в сторону и ошеломленно наблюдаю за тем, как Сашка потирает ушибленное запястье.

– Ты совсем охренел, Матвей?! – оправившись от первого шока, Баринова переходит на крик и тыкает мне в грудь коротко стриженным ногтем. – Думал, вернешься, а я растекусь перед тобой ванильной лужицей? Черта с два! Держись от меня подальше и больше трогать не смей!

__________

* - строчка из песни гр. "Каста" - "Ревность".

Мот

Сашкины вопли до сих пор по ушам долбят, пока я кубарем скатываюсь с лестницы и торможу у ее подножия. Перевожу дух, сбавляю обороты, потому что по венам до сих пор адреналин шарашит. По всем фронтам перегрузка, как будто с исследовательской миссией на Луну отправили без какой-либо подготовки и должного снаряжения.

Все шкалит. Пульс. Притяжение. Одержимость. Словно и не жил эти три года, а так – существовал. Перебивался на минималках, поддерживал организм хавкой без вкуса и запаха, довольствовался ширпотребом. А сейчас хватанул дозу чистейшего неразбавленного удовольствия и поплыл.

– Матвей!

Суровый оклик прилетает куда-то в область виска, скатывается, не причиняя вреда, и растворяется в воздухе. Судя по напряженной позе и стиснутым кулакам, батя готовится выступить во втором акте Марлезонского балета, и я даже готов его выслушать.

– Что?

– Чтоб мы тебя здесь больше…

– Не видели? Повторюсь, имею полное право находиться в принадлежащем и мне, в том числе, доме.

Сцепив руки в замок, я играючи возвращаю ему подачу и в мельчайших деталях напоминаю обстоятельства развода с моей матерью. Составленное виртуозом-юристом соглашение, подробно прописанные гарантии и благополучно отошедшая ко мне половина особняка, в котором мы в данный конкретный момент находимся.

Подмигнув в десятый раз краснеющему отцу, я забираю со стола Сашкин бокал с соком и салютую им теребящей рукав блейзера мужа Евгении Сергеевне. Опрокидываю в себя рубиновую жидкость под гробовое молчание, стянувшее всем присутствующим рты, и с глухим звяканьем ставлю стекляшку обратно.

– Не прощаюсь.

Пообещав заглянуть на огонек в самое ближайшее время, я торжественно удаляюсь, вальяжно шнурую кроссовки и набрасываю куртку на плечи. Выскальзываю на улицу, опускаясь прямо на холодные ступени, и пытаюсь проветрить чугунную голову, переполненную полярными мыслями.

Сейчас бы не помешал глубокий глоток никотина, отравляющего органы, только я не курю. Поэтому равнодушно отщелкиваю утекающие сквозь пальцы секунды.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять…

На цифре «двадцать семь» дверь с тихим скрежетом распахивается, выпуская наружу уверенного в собственной неотразимости Илью. В чернильно-черной брендовой рубашке от Армани и стильных брюках того же цвета, он явно рассчитывал на иное продолжение вечера, вряд ли вписав во вводные уравнения мое появление.

В его воображении Латыпов, наверное, катал Сашу по подсвеченной огнями Москве, кормил поп-корном в кино, заказывал клубничный Дайкири или Секс на пляже, а пришлось со мной беседы беседовать.

– Неувязочка вышла. Да, Илюх?

Хмыкнув себе под нос, я отталкиваюсь от покрытой изморозью поверхности и не спеша поднимаюсь на ноги. Разминаю затекшие то ли от холода, то ли от неподвижного сидения конечности и только потом поворачиваюсь к баскетболисту, пряча руки в карманы.

Не ощущаю низкой температуры. И пронизывающего до костей ветра тоже не чувствую. Захожу на новый виток дурманящей все существо ревности и придирчиво сканирую смазливое лицо спортсмена. Ну, не приятную же внешность она в нем нашла, а?

Еще раз рассматриваю высокий лоб, ровный нос без горбинки, пухловатые для парня губы и сплевываю на крыльцо рядом с идеальными туфлями Латыпова из крокодиловой кожи. Прочесываю пятерней запутавшиеся волосы и не могу воспринимать стоящего напротив парня, как серьезного соперника.

– Матвей, давай договоримся…

– О чем?

Раскачиваясь с пяток на носки и обратно, я притворяюсь, что меня по-настоящему интересует то, что хочет предложить кусающий нижнюю губу Илья. Что мне не плевать на всевозможные доводы этого урода с высокой колокольни и совсем не хочется размазать его по стенке, превратив в кровавый мелкорубленый фарш.

– Ну?

– Ты отваливаешь от Саши и не светишь у нее на горизонте. Я хорошо заплачу. Сколько?

Будничным тоном спрашивает этот придурковатый атлет и на полном серьезе достает из кармана брюк темно-коричневое портмоне с витиеватым вензелем в левом нижнем углу. Флегматично слюнявит хрустящие ярко-оранжевые купюры, как будто речь идет о самом обычном визите в гипермаркет за хлебом и яйцами, и абсолютно не понимает, что уже запустил необратимую реакцию.

– Убери.

– Что, прости?

– Кошель свой убери, говорю.

Я знаю, сколько костей в человеческом теле. Знаю, как лечится компрессионный перелом грудного отдела позвоночника, и как зашивают разорванные сухожилия. Знаю и гоняю информацию, высеченную на подкорке громоздким канцелярским языком, туда-обратно. Только все эти манипуляции нисколько не помогают.

Слова падают с губ неподъемными булыжниками, голос звучит хрипло и кажется чужим, мышцы напрягаются и каменеют. Илья же продолжает увлеченно копать себе могилу глубиной в десяток метров.