Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

Густад застегнул до шеи пижамную куртку, надел резиновые тапочки и под зонтом вышел на улицу.

Вороны слетелись во двор со всей округи. Кроме стаи, собравшейся во дворе, множество их топталось на ступеньках крыльца, стряхивая воду с перьев. Другие ровной черной цепочкой расселись вдоль карниза. «Кыш-ш-ш-ш!» – шикнул на них Густад, хлопая в ладоши и топая ногами. Потом начал обходить огромную лужу перед входом, размахивая открытым зонтом, продолжая шипеть и сам напоминая гигантскую ворону. И тут он увидел свой розовый куст. У него свело внутренности. Выпитый чай пополам с желчью подступил к горлу. Вороны выжидали, когда можно будет продолжить свой банкет.

– Дильнаваз! – взревел Густад через открытое окно. – Иди сюда, быстро!

Она вмиг выскочила из дома, шлепая в галошах Дариуша, которые напялила в спешке.

– О господи! – вскрикнула она и прикрыла глаза ладонями. – Зачем ты заставил меня смотреть на это? Зачем надо было с утра отравлять мне настроение?

В красно-бурой луже, собравшейся под кустом, лежала обезглавленная бандикота[155]. А рядом с тушкой – аккуратно отрезанная голова. Несмотря на уже проделанную воронами работу, способ обезглавливания был очевиден: острый нож.

– Ну, это уже предел! – сказал Густад.

Оба первым делом подумали о Темуле с его увлеченностью крысами. Но Густад засомневался:

– Нет, не думаю. Даже если он это сделал, он бы никогда не бросил крысу под куст. Он пошел бы в муниципалитет за своими двадцатью пятью пайсами.

Дильнаваз была куда более озабочена тем, чтобы поскорее избавиться от полурасклеванной тушки, чем поисками виновного.

– Надо позвать кучравалли, чтобы он убрал прямо сейчас.

– Кто же это так ненавидит мою розу? – задумался Густад. – И где был этот чертов гуркха[156], какой же он после этого сторож?

Тем временем, разбуженный шумом, к окну подошел Дариуш. Ему велели сбегать в офисное здание за гуркхой.

– Но я же в пижаме, – запротестовал мальчик.

– А я в чем? В свадебном костюме? Иди немедленно!

Недовольно ворча, Дариуш побежал через двор, держась поближе к стене, чтобы никто не заметил его из окна. Особенно бархатистые карие глаза четырнадцатилетней Жасмин Рабади. Если нежный взгляд этих карих глаз засечет его в дурацкой пижаме, это, без сомнения, загубит его шансы навсегда.

– Ты знаешь, где днем спит гуркха? – крикнул ему вслед Густад. – В маленькой комнате рядом с лифтом.

– Да знаю я, – огрызнулся, сердито мотнув головой, Дариуш. Вскоре он вернулся с гуркхой и осторожно, но с достоинством ретировался.

Гуркха был маленьким кривоногим человеком с мощными икроножными мышцами и жилистыми руками. Он служил охранником в соседнем офисном здании и, совершая ночные обходы, включал в них двор Ходадад-билдинга, за его труды каждый квартиросъемщик платил ему две рупии в месяц. Он еще не успел переодеться после смены, на нем были форменная рубашка цвета хаки, такого же цвета шорты и кепи. На кожаном ремне висел церемониальный гуркхский нож кукри – короткий меч с широким лезвием, а рядом – два маленьких кинжала, каждый в своих ножнах.

Сверкнув своими миндалевидными непальскими глазами, он браво отдал честь и сказал:

– Салам, сэт, – потом, обращаясь к Дильнаваз: – салам, баи[157]. Как ваша девочка? – Он очень любил Рошан. Иногда, если не спал, завидев ее выходящей из школьного автобуса на другой стороне улицы, подбегал к ней и сопровождал до двора. Рошан называла его коллекцию кинжалов «папа-нож и близнецы».

– С дочкой все в порядке, – ответила Дильнаваз.

– А вот как это понимать? – перебил ее Густад, указав на растерзанную воронами бандикоту.

– Аррэ, баап![158] Очень большая крыса!

– Спасибо, это я сам знаю, – сказал Густад. – Но вот кто отрезал ей голову и кто бросил ее в мои цветы – это мне неизвестно. И это должны знать вы, потому что вы сторожите двор в ночное время. – Он сделал паузу. – Или вы берете с нас деньги за то, чтобы спать всю ночь?

– Аррэ, сэт, нет. Ничего подобного, никогда. Каждую ночь я хожу здесь и стучу палкой по черной стене. В час, в два часа, в три часа – всю ночь. Но я ничего не слышал и не видел.

Густад недоверчиво посмотрел на него. Дильнаваз тихо, в сторону, на гуджаратском асмаи-касмаи[159] – чтобы гуркха не понял – сказала:

– Masmaybisme hisme wasmas sleasmepisming beasmecausmause ismit wasmas raismainisming[160].

Тогда Густад попробовал сменить тактику перекрестного допроса.

– А как вы совершаете обход во время дождя?

Гуркха улыбнулся, обнажив идеально белые, взращенные на ниме[161] зубы.

– Люди из офиса дали мне очень хороший длинный плащ. Во время дождя я его надеваю. И пластмассовую кепку с клапанами, которые прикрывают уши и спускаются на щеки, а под подбородком застегиваются на пуговицу и…

– Ладно, ладно. Значит, этой ночью вы патрулировали в своем длинном плаще и кепке. Но я не слышал ударов палкой о стену.

– О, сэт, дождь так шумел, и еще гром, как бы вы услышали мою палку?

В этом Густад вынужден был с ним согласиться.

– Но впредь – дождь, не дождь – я хочу слышать вашу палку. Бейте сильнее, бейте под моим окном, но бейте так, чтобы я слышал. Предупреждаю. Я хочу слышать ее каждую ночь. – Гуркха энергично закивал, чтобы успокоить Густада, и счел, что вопрос почти закрыт. – И скажите там по дороге кучравалли, чтобы немедленно убрал это.

Как только Густад и Дильнаваз повернулись, чтобы войти в дом, вороны снова стали подбираться к добыче. Густад решил остаться и подождать уборщика.

– Ты на работу опоздаешь, – сказала Дильнаваз, – давай я его подожду.

– Все в порядке. Времени еще достаточно.

Теперь ему было неловко, что он заставил ее смотреть на растерзанные внутренности бандикоты.

IV

Дождь лил всю субботу, но ночью прекратился. Густад не спал, чтобы слышать палку гуркхи. Обнадеживающие удары дерева по камню отмечали часы ночной темноты. Довольный тем, что угрозы возымели действие, он перевернулся на бок и заснул.

Воскресный рассвет встретило чистое небо. Густада разбудил луч света, проникший через щель в вентиляционной решетке, образовавшуюся там, где бумажное затемнение отошло от стены. Дождя нет, подумал он. Помолиться во дворе? Но там, должно быть, слякотно. Лучше остаться дома, а то вчера пришлось долго чистить тапки.

Он сел, потянулся и протер глаза. Карканье началось снова. Сначала закаркала только одна ворона, словно скликала верующих на молитву, но вскоре к ней присоединились другие, ревностные новобранцы, готовые поддержать ее своими глотками. Потом гам сделался неистовым: огромный хор птичьих голосов слился в экстазе, и Густад соскочил с кровати.

Матрас подпрыгнул от его резкого движения, это разбудило