Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

фамилии Билимория. – Густад сделал вид, что не слушает, однако мысленно проверил перестановку букв. Сохраб провел пальцем по денежным пачкам и повертел письма. – Дядя Джимми говорит, что это правительственные деньги, да? Так давайте потратим их на то, что правительству полагалось бы делать. Разве не здорово будет отремонтировать в здешней округе канализацию, всем поставить водяные баки, починить…

Без предупреждения Густад вскочил со стула и замахнулся, чтобы влепить сыну пощечину. Сохрабу удалось парировать удар.

– Бесстыжий! Говорит как обезумевшая бешеная собака! И это мой сын!

Ошарашенный и шокированный, Сохраб повернулся к матери.

– Что с ним происходит в последнее время? Я только пошутил!

– Ты знаешь, что происходит, – тихо ответила Дильнаваз и сделала предупреждающий жест, поскольку сын хотел сказать что-то еще. Дрожа от возмущения, он вышел из комнаты.

Густад продолжил упаковывать деньги, как будто ничего не произошло, но долго притворяться не мог.

– Так измениться! Его невозможно узнать. – Беспокойство из-за странной посылки и огорчение из-за неподобающей просьбы Джимми наложились на другую, более глубокую печаль, вызванную неуважительным и неблагодарным поведением сына. – Кто бы мог подумать, что он станет таким? – Он резко дернул шпагат, и тот лопнул. Дильнаваз терпеливо связала разорванные концы. – Каждый год во время экзаменов мы на рассвете давали ему семь миндальных орехов. – Он подпитывал свою обиду воспоминаниями. – Я ходил на работу в рваных туфлях, чтобы покупать ему эти орехи, чтобы у него лучше работали мозги. Мы платили по двести рупий за килограмм. И все впустую. Все псу под хвост. – Она пальцем придерживала переплетенные кончики шпагата, пока он завязывал узелки. – Запомни, – сказал он громко, чтобы услышал Сохраб в соседней комнате, – однажды я дал ему пинка, чтобы спасти его жизнь, могу дать еще. На сей раз чтобы выкинуть его из дома! Из моей жизни!

Она едва успела выдернуть палец из-под чуть не стянувшегося на нем узла. О господи, мысленно взмолилась она, прошу тебя, не допусти! Пожалуйста, не позволяй ему так говорить! Лаймовый сок подействует, я знаю. Должен подействовать, иначе – что будет?..

– Сегодня уже поздно идти обратно на Чор-базар, – сказала она. – Может, сходишь в следующую пятницу?

Он принял смену темы.

– Нет, не надо идти на Чор-базар, – ответил он и объяснил ей другой способ связи. Но Гулям Мохаммед сказал, что уезжает из Бомбея на неделю. А пока они решили спрятать деньги в кухне, в угольной нише, под чулавати[144].

V

Дариуш вернулся с крикетной тренировки как раз перед обедом, москиты тоже. Густад велел ему входить быстрее и закрыть дверь, пока это стихийное бедствие не заполонило всю квартиру. Дариуш шлепнул на пол связку газет, которую, по его словам, ему дали во дворе.

– Кто дал? Откуда ты взял все эти газеты? – спросил Густад, направо и налево отмахиваясь от москитов.

– Жасмин. Это она мне их дала, – промямлил мальчик.

– Кто? Говори громче, я не слышу!

Дариуш опасливо повторил имя, и Густад рассвирепел.

– Я запретил тебе разговаривать с дочкой идиота-собачника. Что было в голове у этой толстой падайри[145], когда она выносила тебе газеты из своего дома? Если он снова придет жаловаться, даже твоей матери не удастся избавить тебя от страшного наказания, уж я постараюсь! – Тут все внимание Густада переключилось на москитов, и он предложил Дильнаваз сшить москитные сетки для всех кроватей. А он сколотит рамы, с которых те будут свисать как пологи. – Когда я был маленьким, отец возил всю семью на отдых в Матеран, и там все кровати в отеле имели москитные сетки. Это было чудесно – ни одного укуса за всю ночь. Никогда в жизни я не спал так безмятежно. И в обеденное время никто тебе не докучал. Хозяин ставил, бывало, блюдо… – Он оборвал себя на полуслове, взбудораженный воспоминанием. – Ну конечно! Вот что нужно! Быстро неси большое блюдо. Самое большое, какое у нас есть.

– Зачем? – удивилась Дильнаваз.

– Неси, я покажу.

Она быстро сбегала в кухню.

– Это серебряное немецкое тали[146] годится? Оно самое большое.

– Идеально, – сказал Густад, расчищая место на столе, ставя мелкий круглый поднос под лампу и наливая в него воду. Когда поверхность воды успокоилась и стала неподвижной, отражение лампы в ней тоже застыло и призывно-ярко засверкало в середине подноса. Потом в воду начали падать москиты. Один за другим они отлетали от настоящей лампы и тонули в самоубийственной попытке добраться до иллюзорной, водяной. Почему-то она была для них притягательней той, что свисала с потолка.

Густад довольно потер руки.

– Видишь? Так делал хозяин отеля в Матеране!

Даже Дильнаваз радовалась, наблюдая победу над злобными маленькими насекомыми.

– Вот теперь можно спокойно поесть, – сказал Густад. – Пусть слетаются. Сколько угодно. Воды у нас для всех них хватит. – Поверхность воды в блюде уже была сплошь покрыта копошившимися крапинками. Он слил воду с подноса в раковину, снова наполнил его и приготовился к трапезе.

Но Сохраб отказался выходить из задней комнаты и садиться за стол. Дильнаваз умоляла его не усугублять ситуацию, а когда она сообщила Густаду, что Сохраб отказывается обедать, он лишь пожал плечами и ответил:

– Мне-то что?

Они принялись за обед без Сохраба. Москиты продолжали нырять, некоторые делали это так стремительно, что вокруг них вскипали крохотные фонтанчики. Впервые за последние недели обед прошел без того, чтобы хотя бы один москит упал кому-нибудь в тарелку.

* * *

Два дня спустя, пока Густад был на работе, Сохраб собрал свои немногочисленные вещички и ушел. Матери он сообщил, что договорился кое с кем из однокурсников пожить пока у них.

Дильнаваз была категорически против, говорила, что это невозможно, что его дом здесь, даже плакала.

– Отец хочет для тебя только лучшего, просто сейчас он очень расстроен. Не можешь же ты уйти из дома только из-за этого.

– Я сыт по горло его угрозами и всем прочим. Я не маленький мальчик, которого ему можно бить и наказывать. – Он пообещал, что будет навещать ее раз в неделю. Увидев, что переубедить его не удастся, она лишь спросила, надолго ли он уходит. – Это будет зависеть от папы, – ответил он.

Вечером она рассказала Густаду, что случилось. Скрыв боль и разочарование, он лишь небрежно повторил то, что сказал двумя днями раньше:

– Мне-то что?

Глава девятая

I

Всю следующую неделю, каждое утро, пока он возносил молитвы, две тревожные мысли кружили и вихрились у него в голове, словно опавшие листья, подхватываемые ветром: изнуряющая Рошан диарея и опасный