История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Чудо давно совершилось.

12-го декабря прошлого года неисчислимые миллионы советских избирателей единодушно и единогласно прокричали избирательное «Ура!» единому, единственному вождю и водителю, магу и волшебнику, величайшему фокуснику, «гениальному» Сталину.

Воистину небывалым еще в истории всех диктатур и самодержавий, «самым демократическим» выборам народного представительства 12-го декабря была поставлена двойная цель: еще раз доказать демократическому Западу, что в СССР имеется налицо самое совершенное народовластие и, главное, до бесчувствия запугать весь мировой фашизм наличием небывалого, сверхъестественного единения власти с народами СССР.

Демонстрация «демократического единства» всей страны вокруг Сталина, естественно, продолжается и после выборов, но сейчас в Кремле не может быть уже никаких сомнений: авторы и постановщики трагического фарса – «Совершенная Свобода в стране террора» – грубо и даже глупо переиграли.

Переиграли грубо потому, что перешли меру в издевательствах над избирательными правами обывателей. И тем раскрыли глаза самым наивным из честных, конечно, западных поклонников советских демократических достижений.

Переиграли глупо, потому что доказали «даровому фашизму» крайнюю степень недоверия диктатора к настроениям подавляющего большинства населения.

Ибо только сталинская паника перед общественным мнением народов СССР заставила его взорвать свою собственную конституцию, фактически отменить выборы и на место выборных от населения представителей посадить на депутатское кресло Верховного Совета своих собственных чиновников, для приличия только несколько прослоенных особо проверенными, без лести преданными начальству интеллигентами и по преимуществу стахановского образца рабочими и крестьянами.

Произведенные 12-го декабря прошлого года, в порядке чекистского принуждения «единогласные выборы без выборов» явились, с одной стороны, доказательством не превзойденного никакой еще диктатурой механического, технического совершенства сталинской машины террора, а с другой стороны, доказали всему миру, в порядке совершенно бесспорном, крайнюю неспособность советской диктатуры к каким бы то ни было действиям, требующим действительного единства народа с властью и внутренней организованности и мощи страны.

______________________________

Мне кажется несомненным, что декабрьскими выборами без выборов закончился некий весьма определенный период в процессе вырождения октябрьской революции. Этот период, начавшийся приблизительно в 31-м и 32-м годах, был переходным временем от ленинской конструкции диктатуры к построению сталинскому, от диктатуры комитетско-партийного типа к самовластию неограниченно-личному.

Совершенно правильно еще накануне самих выборов московский корреспондент французского официоза «Temps», Г. Берлан, склонный проникаться кремлевскими настроениями человек, – писал, что после принятых по изничтожению всякой оппозиции мер выборы явятся широчайшим плебисцитом в пользу Сталина. «Генеральный Секретарь Парии будет выбран всей страной целиком в лице каждого из депутатов, ибо все без исключения кандидаты являются сугубо испытанными сталинцами».

Теперь уже никто не оспаривает фашистско-целостного (тоталитарного) характера сталинской диктатуры. А между тем, еще года полтора тому назад, когда перерождение большевистской диктатуры было уже в полном ходу, не только европейская, но и русская эмигрантская демократическая печать оспаривали мое утверждение в «Новой России», что Сталин пошел «от Ленина к Муссолини».

Я отнюдь не хочу скрывать моей тогдашней оценки этой своеобразной эволюции внутри замкнутого круга диктатуры. К этой эволюции я относился положительно. Из чего, как и следовало ожидать, некое неизбежное последствие: в глазах многих добрых демократов я стал подозрителен по фашизму. Однако, я и сейчас, после российского опыта последних двух лет, остаюсь на той же своей точке зрения: спуск на тормозах «классово-пролетарской» диктатуры в порядке превращения ее в диктатуру «национально-фашистскую» мог бы стать в борьбе страны за преодоление вообще всякой диктатуры положительным этапом.

И вот почему. Вспомним, когда началось время сталинских «либеральных реформ», заключившихся знаменитой беседой кремлевского диктатора с американским журналистом Рой Говардом 1 марта 1936 г., во время которой и было объявлено высочайшее пожалование советскому населению «самой демократической конституции из всех существующих в мире». Начались эти «реформы» вслед за разгромом принудительно коллективизированной деревни и вслед за полным уничтожением миллионов хозяйственных крестьян, вслед за жесточайшим голодом на Украине, на Северном Кавказе, на Волге и т. д. А насколько эти опустошения среди крестьянства были велики, свидетельствует хотя бы «необъяснимое» исчезновение десятков миллионов советских жителей, что и заставило Кремль объявить небывшей, в начале прошлого года, произведенную всероссийскую перепись населения.

Внутренний разгром хозяйства и погром населения вызвали, в свою очередь, очевидное падение обороноспособности и необходимости, в меру роста международного влияния способнейших ленинских выучеников, срочно искать помощи в Лиге Наций и у западных демократий.

Вместе с переменой внешней политики начались и внутренние реформы – бытовой нэп. Всем приказано было жить веселей, мужикам разрешили иметь клочок земли, «индивидуальных» коров, свиней и кур (до собственной лошади не дотянули). На заводах и в колхозах стали производить орденоносцев-стахановцев, стали создавать новое сословье трудовой знати, для бесправной служилой интеллигенции открылся, как будто, путь к власти в порядке беспартийных большевиков.

Потом начался пересмотр школьных программ, откуда стали искоренять «левые загибы»; восстановление дисциплины. Занялись укреплением семьи, пересмотрели программу комсомола, смягчили религиозные преследования, «возродили» казачество, и, наконец, объявили демократическую конституционную реформу.

Все это свидетельствовало, что за внешними бытовыми послаблениями населению скрывается какой-то общий план, новая генеральная линия. Казалось, что вместе с ростом личного самовластья Сталина созревает в Кремле какая-то новая государственная идеология.

Именно для этой идеологии понадобилось «бесклассовое общество», новое общество, которое должно было лечь в основание «всенародного государства трудящихся».

Выдвигая беспартийных большевиков и «знатных людей» на одну линию с партийной аристократией, Сталин хотел создать новый правящий слой, чуждый старой классовой идеологии довоенных большевиков, творцов Октября. Это было понятно, т. к. часто для новой знати, выходившей в люди из самых низов, пролетарское звание не звучало прельстительным титулом. Звание «трудящийся» ничего им не напоминало о прошлом, а главное ставило знак равенства между всеми участниками «социалистического строительства».

Смягчить остроту междуклассовой борьбы и расширить базу диктатуры можно было в порядке Муссолини: провозглашением солидарности и сотрудничества классов находящихся на службе «государства-нации». Такой путь, однако, Сталину был заказан: он ведь получил в наследство классовую идеологию, в самом существе своем неприемлющую классового сотрудничества. Вот почему Сталину, для того, чтобы выйти из заколдованного круга пролетарской диктатуры, непримиримой с идеей всенародного государства, пришлось прибегнуть к героическому средству: объявить все классы больше не существующими.