История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Идея «бесклассового государства трудящихся» давала возможность Сталину и стоявшим тогда за его спиной красным маршалам порвать с идеологически и принципиально неразрывным с идеей пролетарской диктатуры пораженчеством.

«Защита рубежей СССР» становится, как и встарь в России, священным долгом всех без исключения граждан. В новой конституции, наравне с уничтожением классово-иерархической системы управления (Советы), уничтожается также и классово-пролетарская армия.

«Защита отечества есть священный долг каждого гражданина СССР» (Ст. 133). Ибо, дает, по словам «Правды», классическое определение Сталин: – «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющаяся в общности культуры».

________________________________

Таким образом, внутренней разгром государства в порядке «левацких загибов» первой пятилетки и тщетный, явно уже безнадежный расчет на скорый приход мировой пролетарской революции, заставили как будто Сталина и его ближайших советчиков порвать с «пролетарской» антинациональной, противогосударственной, ленино-троцкой октябрьской идеологией (отсюда изничтожение всех большевиков-октябристов).

На место этой опровергнутой жизнью конструкции диктатуры нужно было создать нечто новое. Совершенно естественно, что этим новым для Кремля оказалась идея диктатуры, опирающейся не на классовую исключительность, а на всенародное или «бесклассовое единство».

Мне уже не раз приходилось писать и говорить о том, что диктатура, построенная на классовой основе (так же как и на расовой), является диктатурой, в конце концов разрушающей государство, ибо она противоречит самой его природе, содействуя разложению его «устойчивой общности» и ослабляя крепость его социальных связей. Именно только с точки зрения прочности государственного единства и способности его к самозащите диктатура, опирающаяся на идею всенародного государства, на идею внеклассового или, правильнее, надклассового единства нации, является для самого бытия государства менее вредной и менее разрушительной.

Если правильно весьма популярное сейчас в демократической Европе изречение: «диктатура – всегда война», то это правильное определение совершенно по разному проявляется в природе «классовой» и «национальной» диктатур.

Национальное государство под водительством национального диктатора бонапартистского типа несет угрозу своим соседям. Государство классовой диктатуры разжигает военные аппетиты своих соседей, ибо живет непрестанной, внутренней гражданской войной, которая ослабляет, делает почти невозможной внешнюю оборону государства. Эту совсем простенькую истину отлично на трудном опыте восстановления боеспособности красной армии поняли лучшие красные генералы, и до поры до времени понимал сам Сталин. В разгар «либеральных реформ», подготовлявших «самую демократическую конституцию», «Правда» и «Известия» не раз повторяли, что внешнее сопротивление СССР внешнему врагу будет тем действительнее, чем «выше будут боевые качества вооруженных сил и крепче тыл».

________________________________

Опыт всех войн показал, что в конечном счете степень высоты боевых сил всегда находится в прямой зависимости от степени крепости тыла, т. е. от степени общей хозяйственно-технической организованности страны и психологической сплоченности, единодушия населения.

Как же сделать этот «тыл крепче»? В нынешней суровой международной обстановке этот вопрос во весь свой рост не мог не встать перед правителями СССР, и стоит перед ними до сих пор неразрешенным с самого начала «либеральных реформ» Сталина. Относясь вначале положительно, по объясненным здесь мотивам, к откровенной фашизации Сталиным пережившей себя пролетарско-реакционной диктатуры, я еще летом 1936 г. весьма сомневался: не поздно ли Сталин начинает копировать Муссолини? Можно ли на совсем другой почве, в совсем других условиях повторить опыт весьма личный и потому в особенности неповторимый? Возможно ли обновить и усилить диктатуру, уже и так ненавистную населению, под прикрытием самых заманчивых «демократических» обещаний?

Однако полтора года тому назад Кремлевская загадка и заключалась в вопросе: играет ли только Сталин в конституцию и демократические лозунги, чтобы вывести на чистую воду всех своих бесчисленных «внутренних врагов», или он почувствовал в себе силу повернуть СССР на новые пути и в эти пути верит?

Были серьезные основания, все-таки, не до конца отчаиваться. Эти основания опирались на ощущение, если даже не всегда на точное знание, новой России, новых ее поколений. Вопреки представлению о «пассивности» и «запуганности» советского населения, распространенному даже в демократической эмиграции, в России нет внутреннего, духовного примирения с диктатурой, и воля к свободе не слабеет, а крепнет.

Из бесконечного ряда свидетельств – о главнейшем скажу ниже – приведу здесь одно, исходящее от коммуниста, совсем недавно ушедшего из рядов Коминтерна и жившего в Москве, – Вальтера Брингольфа (беру по Социалистическому Вестнику, № 22).

Этот недавний коминтернщик, излагая всю историю борьбы Сталина с правой и левой оппозицией, пишет: значительный хозяйственный подъем, имевший место за последние годы в Советской России и вовлекший миллионы людей в механизм современной крупной индустрии и техники, выдвинул довольно значительный слой способных и развитых рабочих и крестьян, у которых появилась потребность к свободе и самодеятельности.

Тут сделаю оговорку. Потребность к свободе никогда не угасала в народном сознании. Она сейчас только настойчивее проявляется.

И дальше Вальтер Брингольф в полной мере подтверждает все, что писалось в «Новой России» о трагедии «Красных Маршалов»:

«С другой стороны, в том же направлении расширения свободы и самодеятельности толкают Советскую Россию потребности армии и хозяйства. Армия нуждается в бесперебойной работе промышленности и сельского хозяйства, особенно ввиду наличности военной опасности, и именно в верхах красной армии зародилась идея о новой советской конституции, гарантирующей населению большую сумму свободы. Нет сомнения, что честное и умелое развитие этой идеи могло бы обозначать новую эпоху в истории Советской России. Но это должно было бы быть связано с отменой диктатуры и террора. А на это ни за что не могли согласиться Сталин и созданный им аппарат. Они оказались неспособными пойти по новому пути».

Я нарочно привел длинную выписку из статьи Брингольфа, чтобы показать эмигрантскому Фоме, ни в какое движение воды в России не верующему, насколько он в своем заматерелом безверии далек от действительности. Прочтя строки бывшего коммуниста, вернувшегося из Москвы, он поймет, что мы, эмигрантские оптимисты, имели кое-какую под собою почву, когда во время сталинских реформ, до срыва их в безумнейший террор и расстрел генералов, – ждали большого перелома в России и надеялись на мирный выход. Оказывается, «диктатура пролетариата», диктатура, по словам Ленина, «самая свирепая, самая острая, самая беспощадная война», совершенно неспособна вступить в мирные переговоры; она ведет войну с народом на уничтожение.