Естественная история воображаемого. Страна навозников и другие путешествия - Пьер Бетанкур

Эти губки обожают жару. Они выходят из воды, чтобы погреться, рискуя при этом пасть жертвами обезвоживания. Проводя дни напролет на берегу, неподвижный, словно камень, я в конце концов благодаря своему терпению сумел одну приручить. В сопровождении волочащегося за ней шлейфа водорослей она покружила вокруг меня да около, потом, любопытствуя, улеглась на мое тело и, перемещаясь мелкими толчками, принялась скрупулезно его обследовать. Непредсказуемое путешествие, которое могло длиться часами и пассивно предоставляло меня ее расследованиям, а при случае и открытиям. Я не должен был ничего говорить, ничего требовать, и достаточно было чуть нажать рукой в надежде изменить линию ее поведения, чтобы она тут же съежилась и попыталась ускользнуть. О чудо стыдливости, она тревожилась при каждом моем вздохе, при малейшем движении; тогда она покидала меня, будто ей угрожала опасность, и, кладя конец такому совершенному взаимопониманию, бросалась в лужу, способную скрыть ее от воображаемого врага. И тем не менее изо дня в день я видел, как она возвращается, и изо дня в день отдавался ей с абсолютным доверием, в полном восторге, поворачиваясь подчас под ее поцелуями как купальщик на пляже, который хочет подставить себя со всех сторон ожогам солнца. Студенистая, маслянистая, приятно припахивающая йодом и водорослями, она приносила с собой запах морских глубин, где, должно быть, проводила большую часть своей жизни, и я предвкушал момент, когда, посадив меня себе на спину, она в конце концов увлечет меня в бездонные царства, где меня, чего доброго, ожидает волшебство некоего превращения. Но, однако же, оттуда она в один прекрасный день и вынырнула в сопровождении трех созданий помельче, покруглее, то были, не иначе, ее дочери, которых она явно прочила мне в подруги. Ибо едва выбравшись из воды и заметив меня, она, не зная, как лучше показать им, что они добрались до цели прогулки, что здесь-то их и ждет развлечение, просто оставила их, вернувшись в лоно своей подводной жизни. Три сестры мало-помалу приблизились, потом принялись описывать вокруг меня круги и, поскольку я не шевелился, постепенно расхрабрились. Хотя я тщательно старался скрыть свои эмоции, чувствительная точка, где их деятельность приходилась как нельзя ко двору, была более чем очевидна. Та, что казалась постарше, не замедлила на нее наброситься: с тонюсенькими губами и далеко не такая ушлая, как ее мать, она не привнесла ни того умения, ни той смазки, но ее — куда более тесной, с трудом меня вмещавшей — возвратно-поступательные движения брали меня за живое. Вынужденная часто останавливаться, чтобы перевести дух, она чуть-чуть приподнималась и бросала на меня мимолетный взгляд, в то время как сестры требовали, чтобы она уступила им место. Сменяя друг друга, они провели со мной всю ночь. Теплую тропическую ночь, когда дуновения воздуха напоминают ласку и природа-сообщница, кажется, уносит вас целиком к какому-то пароксизму. Счастье наше было беспримесным; я делится с ними своим уловом, заплывая до самого моря на подручном суденышке — утлом плоту из связанных вместе стеблей бамбука, — чтобы наловить рыбы, из которой состояли наши трапезы. Возвращаясь прудами, собирал немного семян лотоса, которые растирал камнями, чтобы сдобрить, когда буду жарить над костром, рыбу; они же обычно довольствовались креветками или мелкой сырой рыбешкой, а бывало, и просто моими объедками. Они не говорили и не слышали моих речей, и я распевал сам для себя заунывные народные песни моего детства, напоминавшие мне о матери и о радости, которую я испытывал, прильнув к ее груди и извлекая оттуда, как мои подруга нынче из меня, ту жизнь, что становилась моею. Я не подозревал тогда, что их женская наружность была не более чем ловушкой и что от общения со мной в их тканях не замедлят развиться многочисленные тестикулы, способные стать источником изобильного потомства В счастливой сиюминутности настоящего они взирали на меня с вниманием и, казалось, следили по моим губам за движением голоса который не мог их достичь.

Наивные нежности первых отношений. Их готовность была настолько всеобъемлющей, что я этим был втайне тронут, меня очаровывало их непостоянство. Дни напролет мы терлись друг о друга, и это ничуть меня не утомляло. Странное ощущение, будто живешь с существами, сведенными к половым органам, которые идут к своей цели, не принимая в расчет все головные комбинации и промедления. Старшая подчас водружалась на мое лицо и своими лишенными языка губами пыталась все же слиться в поцелуе с человеческим ртом. Любопытный момент, когда, дыша через нее, я как бы тонул в ее стихии. Потом они исчезали, и, чтобы забыть о своем одиночестве, мне оставалось только прикосновение горячего песка.

Воспользовавшись одним из таких отсутствий, попыталась в свою очередь покорить меня и одна из их родственниц, уже некоторое время приглядывавшаяся ко мне издалека. Однажды, когда после полудня я лежал на берегу, грезя о подруге, которую оставил на Земле, и о прикосновении ее волос к моей щеке, она направилась ко мне, недвусмысленно давая понять своими маневрами, что хотела бы со мной спознаться и пришел ее черед.

Эта губчатка уже вошла в период ломки: она обосновалась у меня на лице, и каково же было мое изумление, когда при первом же поцелуе я почувствовал, что между губ у нее пробивается маленький твердый член. Я поласкал его языком и несколько раз довел до пароксизма, вызывая при каждой серенаде нечто вроде сдержанного квохтанья, наполнявшего меня радостью. Мы были в разгаре сего изысканного общения, когда этакими выходящими из волн Афродитами на поверхность вынырнули мои юные подруги. Еще их не заметив, я услышал их по яростному шипению, которое издавала вода, внезапно забившая из них через тысячу крохотных отверстий. Выпрямившись, они рассматривали нас издалека, несомненно потрясенные, ибо, не осмелившись приблизиться, тут же погрузились обратно в пруд. Чуть позже, когда мы еще не разлепились, я увидел, как на поверхности в свою очередь появилась их мать, приблизилась ко мне и с угрожающим видом бросила вызов самозванке, с которой я ей так бесстыдно изменил. Они сошлись стоймя лицом к лицу и, рот в рот, вступили в смертный бой, какового мне еще не доводилось видеть: та, кому первой не хватало дыхания, погибала от удушья. Именно так суждено было сгинуть моей новой подруге. Я увидел, как она внезапно сжалась и, выпустив соперницу, рухнула на спину; ее губы судорожно корчились, потом она замерла без движения. Я поскорее подхватил ее, чтобы опустить в воду, там она мало-помалу вновь раздулась и в конце концов исчезла, и я так и не узнал, успел ли ее спасти. Соперница же, бросив на меня убийственный взгляд своего единственного глаза, изрыгнула в мою сторону струйку слюны и, крутясь вокруг своей оси, в свою очередь исчезла в жидкой стихии.

Обнаружив, что итог моих отношений с губчатками не слишком отличен от затруднений, с которыми я сталкивался на Земле в общении с их коллегами людского рода, я решил положить им конец. К тому же заботы экспедиции к покровникам начинали занимать все мои помыслы, завладевать всеми моими силами. Каждый раз передо мной открывался новый мир, ни обычаев, ни языка которого я не знал, и он требовал от меня если не усилия по утрате своей личности, то по крайней мере забвения условностей, коими я против воли оказался обременен, родившись в человеческом обличии. Быть может, изменяя людскому роду, дабы отдаться такому многообразию опыта, я поступился самыми элементарными законами вежливости между видами, гласящими, что каждый остается в своей категории и, если только не пропитания ради, ничуть не печется о судьбе тех, с кем ему суждено делить общую почву и солнечный свет. Я не сомневался, что, попытавшись обойти эти законы, навлек на свою голову самые мрачные предзнаменования, какие только под силу снести человеческой жизни.