Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко

К своим текстам Куваев относился беспощадно. «Честный художник и жестокий по отношению к себе человек», – сказал о нём Мифтахутдинов. Виктор Смирнов замечал: «Чувство недовольства собой (а оно – синоним способности к росту) было в нём развито не меньше, чем художнический талант». Возвращался к своим ранним вещам, переписывал, переделывал… Объяснял: «Как в медицине настоящий врач учится до конца своих дней, точно так же литератор продолжает свою выучку до гробовой доски… Не так давно я с почтительным удивлением прочёл, что Ремарк, такой признанный, блестящий мастер, свой последний роман переписывал шесть раз. Он так и умер, переписывая его. Вот о таких фактах стоит задуматься начинающим литераторам… Я убеждён в том, что литератор, который не способен свой рассказ или любое произведение переписать, может быть, десятки раз, – он никогда литератором не станет».

Отвечая в 1970-м на «анкету Мифты», Куваев сказал, что из написанного лучшим считает рассказы «Через триста лет после радуги», «Чуть-чуть невесёлый рассказ» и «Два выстрела в сентябре» («Дядя Яким»). «Достаточно на уровне», по его словам, «сделаны» повести «Весенняя охота на гусей» и «Азовский вариант». Остальное – «туфта», «нету полёта»…

Его считали успешным, а он в 1973 году писал, что годам к пятидесяти собирается стать «неплохим прозаиком», но сам в это уже почти не верит: «Сядешь, прочтёшь того же Фицджеральда, и что тебе остаётся, кроме того как горько ухмыльнуться и дней пять не подходить к машинке?» Дальше: «Литератор я пока никакой». В 1974-м сетовал в письме к Федотовой: он – никакой не «инженер человеческих душ» и даже не техник, всего лишь «разнорабочий без квалификации». В 1975-м: «Сейчас вижу как никогда ясно, что большим писателем мне никогда не быть. Втайне я на это надеялся многие годы…»

Племянник Дмитрий Куваев вспоминает: «Я часто следил за его глазами во время чтения. Глаза очень быстро бегали слева направо, можно сказать – дрожали. Пока я прочитывал одну-две строчки на первой странице, Олег переворачивал вторую. Чтобы съездить куда-нибудь хотя бы на неделю, Олегу надо было тащить с собой рюкзак книг. Всё читает, читает… Говорю: ты зачем читаешь, ты же сам писатель! Он: „Чтобы не написать то, что уже написано“».

Олег Куваев не раз повторял фразу Пришвина: «В основе творчества лежит поведение писателя. Он должен соблюдать в поступках величайшую осторожность». Эту цитату он даже предлагал вручать начинающим авторам с первым гонораром. «Если расширить пришвинский термин „поведение“ до термина „образ жизни“, то в памяти сразу возникает достаточно много хорошо известных тебе биографий, когда ребята могли бы сделать, но не сделали. Не сделали, по-видимому, потому, что не нашли своей грани и не нашли своего стиля жизни. Я убеждён, что для прозаика, для литератора стиль жизни не менее важен, чем талант», – говорил Куваев. Был уверен: талант не даётся раз и навсегда, он нуждается в чистке и шлифовке, его можно утратить… Главными для писателя качествами называл врождённое чувство слова, «задницу, припаянную к стулу», и личную философию жизни.

Не просто писал, как пишется, – постоянно думал о том, как можно писать, как пишут другие… Делал выписки из Алексея Толстого («Глагол двигает фразу»), Паустовского («Причастие утяжеляет, а деепричастие размягчает фразу. Каждая фраза должна иметь ритм тот же, что и весь рассказ в целом»), Бунина («Точно найденное наречие. Точно найденное деепричастие»). Или: «Свойственна ли короткая фраза русскому языку вообще? Стиль Бабеля и Паустовского отдаёт всё же чем-то иностранным».

Литературу понимал как служение. Из письма Ильинскому: «Литература – дело безжалостное. Сам придумываешь себе фашизм, сам же строишь себе Освенцим, в котором сам и сидишь». Или: «Каждый писатель, хочет он этого или нет, проповедник. Определённой морали, определённого образа жизни. Мне кажется… что проповедовать, что жизнь плоха, что нет перспектив, что всё мура, – преступно!» Ещё: «Каждый сколько-нибудь стоящий писатель – прежде всего весьма растерянный человек. Растерянный перед сложностью бытия и сложностью человеческого агрегата… Человек, который… утверждает „я всё знаю“, никогда не сможет написать ничего, кроме заметки в стенгазету или диссертации…» Или: «Чтобы писать хорошо, надо быть вывихнутым. Человек со здравым смыслом никогда не будет писать хорошо».

1974-й, Алле Федотовой

Не раз и не два думал: не ошибся ли, бросив геологию и Северо-Восток? Уже в 1966-м понял: «Не выйдет из меня чисто столичного литератора. Не выйдет по той простой причине, что мне тут вовсе не интересно…»

1969-й, Галине Остапенко

В начале 1970-х писал Этлису, что подумывает вернуться в геологию.

1971-й, Юрию Васильеву

1972-й, Борису Ильинскому

1972-й, Светлане Гринь

1973-й, Борису Ильинскому