Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко

Как писатель Куваев получал куда более широкую аудиторию, нежели как учёный. Другое дело, что наука давала конкретный результат – новое знание, которое приведёт к появлению другого знания или станет полезным в прикладном отношении. В литературе результатом должно было стать прямое воздействие на человеческие души. Она всегда пытается добиться этого сверхтектонических масштабов результата, тем более в России, где поэт всегда больше чем поэт, а литература привыкла брать на себя функции и беллетристики, и религии, и философии. Куваев относился к себе как к писателю сверхтребовательно именно потому, что знал об этом своём высоком долге. Наукой он занимался добросовестно, не терпел «мальчиков от геологии», но быстро понял: это для него – не главное. В науке он мог стать кандидатом или даже доктором, но «одним из». В литературе стал единственным – Олегом Куваевым.

Геологический чукотско-магаданский период (1957–1965) завершился. Следующие десять лет жизни, которые станут последними, Олег Куваев прожил профессиональным литератором. Геофизик закончился – писатель продолжил путь вперёд и вверх.

Столичным жителем он так и не стал. Был приспособлен для тундровой, таёжной, горной жизни, но не для города, где надо было «толкать», «доставать»… Его товарищ, писатель Виктор Смирнов, считал, что в городе Олег был беспомощен: отдать последнее мог, «решить вопрос» – нет. Однако мнение о полной непрактичности Куваева в бытовых или бюрократических вопросах можно оспорить. Ещё студентом он сумел договориться в Магадане и Москве о том, чтобы его распределили на Чукотку. На полевых работах не раз решал непростые организационные вопросы – вспомнить хоть историю с упряжкой Тумлука или с «летучим отрядом». Да и в «проталкивании» своих и чужих текстов отнюдь не был беспомощен. Организуя непростые командировки, мог дойти до ЦК КПСС и Сергея Михалкова. Когда это действительно было нужно для дела и друзей, а не для очередного мебельного гарнитура, Куваев был способен, как это у него называлось, «проявить челюсть».

Другое дело, что в городе он чувствовал себя не на своём месте.

1971-й, Юрию Васильеву

1972-й, Светлане Гринь

1973-й, Николаю Балаеву

Схожую мысль находим у прозаика Бориса Василевского: «Очутившись на материке… я через какое-то время очнулся, начал вглядываться в жизнь… большого города и вынужден был признать, что она гораздо суровее, беспощаднее, жёстче, чем та, которую вели мы на Севере. Та, можно сказать, была даже безоблачной, несмотря на всякие „трудности“, да и „трудности“ эти только придавали ей дополнительную прелесть». Василевский оговаривается: мы тогда были моложе, нервы – крепче… И всё-таки: «Подлинное мужество требуется, чтобы выжить именно в городе, именно здесь скрытая, но жестокая борьба… И вовсе не „сильные“ люди едут на Север, но чаще всего слабые, чувствительные, легкоуязвимые бегут туда в надежде спастись от разочаровавшей их, от оскорбившей их здесь, на материке, жизни». То есть выбор Чукотки можно понимать как бегство от проблем, эскапизм, заполярный извод «гоа-синдрома». Принято думать, что на Север ехали за трудностями (и за рублём), но, по мысли Василевского, всё могло обстоять ровно наоборот: на Север ехали от трудностей. Он даже обвинял навсегда оставшегося в Магадане Мифтахутдинова, что тот отсиживается в башне из моржовой кости: «Ты полагаешь, что, уходя на всё лето в тундру, ты окунаешься в действительность, в настоящую жизнь, а на самом деле ты вырываешься из неё, бежишь!»

Владимир Курбатов говорит, что в городе Куваев вовсе не был беспомощным, но тут же упоминает о его «неоправданной толстовщине», мягкотелости и отходчивости, крывшихся за внешней бескомпромиссностью и той самой «челюстью». И заключает: «Так что было Олегу отчего хандрить, болеть, рваться из Москвы на Чукотку в надежде отдохнуть, поздороветь, поработать».

В Магадане Куваеву вступить в Союз писателей не удалось – «зарубили» из-за скандала, а потом он уже сам из принципа отказывался. В Москве тоже не спешил: ему предлагали членство ещё в 1966-м, но он решил дождаться выхода нескольких книг, чтобы войти в Союз «достойно, а не трясущейся походкой через кухню». На членском билете № 8427/д (видимо, дубликат, выдан 24 июля 1972 года) датой вступления в Союз указано 9 декабря 1970 года, стоит подпись секретаря правления поэта-фронтовика Михаила Луконина. «Утёр всё-таки нос этим магаданским пижонам, вступил в Москве», – писал Куваев друзьям. Примерно так же было когда-то с публикацией «Люськи».

Его рассказы и повести печатаются в журналах «Вокруг света», «Искатель», «Юность», «Наш современник», «Сельская молодёжь», входят в коллективные сборники. В 1965-м в «Молодой гвардии» выходит вторая книга Куваева – сборник «Чудаки живут на востоке», в 1967-м там же – сборник «Весенняя охота на гусей» (в 1968-м книга с тем же названием, но несколько иным содержанием выйдет в Новосибирске).

В 1967-м Куваев пишет Ильинскому, что зарабатывает он теперь гораздо больше, чем в СВКНИИ, но, будь поумнее, обладал бы уже «толстой сберкнижкой». Борис Седов добавляет: «Стоило ему получить гонорар – слетается масса народа. Потом просыпается – ни друзей, ни денег».

В 1970-м в Магадане выйдет сборник «Птица капитана Росса», в 1973-м в «Современнике» – сборник «Тройной полярный сюжет». «Олег Куваев вошёл в литературу уверенно: словно бы занял место, которое пустовало и предназначалось ему. Его первые книги разошлись, как растворились: читатель ждал, жаждал. Во всём этом была несомненная логика», – писал позже критик Литвиненко.

Куваев не успел подержать в руках книжное издание «Территории», вышедшее через несколько месяцев после его смерти. Последней книгой, которую сам готовил, стал сборник «Каждый день как последний», вышедший в «Молодой гвардии» в 1976-м (фразу, ставшую названием книги, произносит в «таджикском» рассказе «Утренние старики» мудрый Хокирох). В 1980 году в Магадане выйдет в свет его второй роман «Правила бегства».