Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

– Мы морской батальон. Посланы сюда со станции Свияжск, чтобы уничтожить корниловцев, – ответил один из матросов.

– Мы известим ваше командование, что вам не удалось выполнить его приказание, когда оно таким же образом будет в наших руках. Где латыши?

– Их перебросили. На чехов…

Неподалёку, левее от села слышны были залпы артиллерии. Там, в районе Свияжска чехи сражались с дивизией Вацетиса.

– Нужно как можно скорее наладить связь с полковником Швецем, – решил Тягаев.

– С этими что делать, ваше высокоблагородие? – спросил Панкрат.

– Матросню расстрелять. К «грозе революции» снисхождения быть не может. Тех, что из местных мобилизованных сдались, отправить в Казань для пополнения наших частей.

К вечеру связь с чехами была налажена, и полковник Швец принял на себя командование всей группировкой. Операция по занятию станции Свияжск была назначена на утро следующего дня, до тех пор рота Тягаева получила отдых.

Хотя не высыпался Пётр Сергеевич уже которые сутки, а сон не шёл к нему и в эту ночь. При тусклом свете масляной лампы он изучал карту, делая пометки на ней, ещё и ещё раз возвращаясь к плану овладения Свияжском. Большие силы были сосредоточены там. И не матросня, не мобилизованные солдаты, а регулярная латышская армия, а к тому ещё отряд личного конвоя товарища Троцкого. Вот, до кого бы добраться! Вот, кого бы захватить! Вот, было б дело, так дело… Латышей необходимо отрезать от железной дороги, чтобы они не успели погрузиться на свои эшелоны и сбежать. Загнать в мешок и уничтожить. Поголовно. Достанет ли сил? После стычки с матросами потери были малочисленны, несмотря на то, что морской батальон насчитывал пятьсот человек, не считая мобилизованных. Мобилизованные, правда, не проявили себя в бою, охотно сдаваясь в плен… Но во что обойдётся Свияжск? Хорошо бы прислали из Казани пополнение. При избытке в городе господ офицеров даже странно, что приходится обходиться столь малыми силами.

Закряхтел спавший на полатях дед Лукьян, проснулся, свесил босые ноги, протёр глаза, спросил с укором:

– Что ты, милой, всё полуночничаешь? Глаза, вон, совсем провалились уже, что у больного. Ну, как занеможешь? Кто ватагу нашу супротив антихристов поведёт?

– Занемогу – ты вылечишь, – отозвался Тягаев. – Или не сумеешь?

– Мы завсегда сумеем.

– Стало быть, мне беспокоиться не о чем.

Старик слез с полатей, сел к столу, хлебнул холодной воды:

– Правду сказывают, что в Свияжске главный антихрист теперь?

– Троцкий? Как будто бы там.

– Эх, убегёт ведь поганый! – покачал головой кудесник. – А когда б нам его захватить, Петра Сергеич…

– И что бы ты с ним делать стал? – усмехнулся полковник.

– Перво-наперво кол осиновый вогнать… По-иному с нечистой силой никак нельзя. У нас в деревне колдуна забили насмерть, а потом колом его.

– Что же он натворил-то, ваш колдун?

– Глаз у него нехороший был. Всю скотину попортил. А там и до людей добрался. Книги у него в дому чёрные были. Их пожгли от греха, чтоб кто не соблазнился.

Тягаев не смог удержаться от улыбки. Дед Лукьян сразу посуровел:

– Не веришь ты, барин, как я погляжу, во всё это. Думаешь, что мы народ тёмный, малограмотный.

– Прости, дед. Но мне, в самом деле, трудно поверить во все эти чернокнижия и черноглазия.

– Голова-то как? Не болит, милой?

– Н-нет, голова не болит… – вынужден был согласиться Пётр Сергеевич.

– То-то же. Тоже ведь не верил. А чёрный глаз, хочешь верь, а хочешь нет, есть. Таким чёрным глазом смотрел сатана на землю русскую, свирепел от лепоты её да света, да и испортил!

– А Бог?

– Что – Бог?

– Как же Бог попустил?

– Эх, Петра Сергеич… Умный ты человек, и воин славный, а вопросы задаёшь, что дитя неразумное. Ты многострадального Иова помнишь? Вот, Русь наша, как Иов. Попустил Бог испытание веры её. Коли выстоит, так и вся былая слава вернётся к ней, и преумножится.

– Что же делать-то надо, Фокич?

– Верить надо. И трудиться надо. Много трудиться. Царствие Божие нудится. И земное наше царствие, русское, тоже нудится. Те-то, бесы, обольстили народ, ложью соблазнили его, выдав её за правду. Так надо народу снова Правду-то вернуть, показать! За парламЕнты и прочую учредилку народ не пойдёт. Мертвечина это всё. Тлен. А за Правду Божию, как один человек, встанет. Вот, только донести эту Правду до душ надо! Чтобы воссияла она так, чтобы все узрели! Кривда Правдой побеждается, милой. А Правда только одна – Христова. А народ наш расхристался. Оттого и беснуется. Откуда Бог ушёл, туда бес придёт.

– Мудрёно ты говоришь, – покачал головой Тягаев. – Только что значит – Правду дать? Сделать, чтобы она засияла и всем стала видна? Такое лишь немногим избранным под силу. У кого особый дар есть. Творческий дар. Поэтам, художникам… Пророкам и святым! А много ли их? Повсюду усобица идёт, ожесточение всеобщее. Какая там Правда Христова! Если нас брать, так у нас одна правда – смести эту красную орду с лица земли.

– А дальше?

– Не трави ты мне душу, дед, – Пётр Сергеевич поморщился. – Дальше даже думать не хочу. Если все эти жертвы, все муки для того только, чтобы к власти пришла какая-нибудь «учредилка», какие-нибудь эсеры и эсдеки, то напрасны они, и не стоит продолжать! Впору пулю в лоб пустить.

– Не придут они к власти, барин, не печалуйся.

– Почему ты так думаешь?

– Силы нет у них. Пустые они. Ничего святого, ничего настоящего. Правды нет. Когда погода сырая, так очень много плесени появляется. Плесень – штука гадкая и вредная. Но пригреет солнышко, и нет её.

– А у нас есть сила?

– Наша сила в Правде. В Христе. И в Царе. Когда верны этой правде будем, то и ничто нам не помеха. Разобьём орду антихристову, а там и покаемся.

– Покаемся?

– Непременно. Покаяние, Петра Сергеич, первое дело. Без него не быть Правде. Сколько нагрешили мы в лихую годину – подумать жутко! До каких бездн дошли! Попались на бесовское прельщение и родную землю адом сделали. Каяться в этом всенародно денно и нощно понадобится, как только врага одолеем. А там и другие грехи вспомнить следует. Как жили-то последние века? Худо жили, барин. Худо. И за Никона тоже каяться надо – сколько душ загубили тогда. Мы каяться разучились, вознеслись до небес в гордыне, плотью обросли, а душу-то ей задавили. А теперь отыгрывается. С небес в бездну свалились, всю черноту свою познали. И познав, как посмеем вновь восхвалять себя? Так Бог смиряет. Так печётся он своей Руси, которой быть последнем пределом на пути грядущей ночи.

Была в словах деда Лукьяна сила. Он говорил спокойно, без драматических ноток, столь распространённых в подобного рода разговорах, но убеждённо и твёрдо, свято веря в истинность своих слов. Окончив свою проповедь, кудесник вновь полез на полати и, поворочавшись немного, затих. Пётр Сергеевич ещё раз взглянул на карту и, окончательно определив основные направления предстоящей операции, задремал, сидя за столом. В тревожном забытии ему виделась Евдокия Осиповна. Он старался разглядеть её лицо, но не мог, словно загорожено оно было мутным стеклом. Затем милые черты исчезли, и вместо них возникли грубые лица идущих в атаку матросов. Тягаев проснулся и, взглянув на часы, понял, что пора подниматься.