Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

Казанский театр бурлил и был переполнен народом. Множество офицеров, нарядные и прекрасные дамы, некоторое количество штатских… Говорили громко, поздравляли друг друга, провозглашали тосты за победу… Собравшимся явно казалось, что они победили уже бесповоротно, словно забыли про огромные силы красных, стоящих на подступах к городу. Лишь первый шажок сделали, а пир таков, точно вошли в Кремль. Тягаев мысленно посетовал на свой мрачный характер. Даже радость победы не задерживалась в нём долго, скоро сменяясь приступом меланхолии. Пётр Сергеевич подумал, что не стоило вовсе приходить в этот театр, а лучше бы вернуться в расположение и лечь спать после двух суток боёв. Но уже объявили о начале концерта, и Тягаев счёл, что уходить неудобно.

Сперва слово взял кто-то из «отцов города». Говорилось о триумфе славянства, братство которого явило единство русских, чехов и сербов, о том, что благодарные жители Казани никогда не забудут своих освободителей и т.п. После играли гимны. Но русский гимн исполнен не был. Вместо него прозвучал Преображенский марш. Зато сыграли «Марсельезу», что сильно покоробило Тягаева. Сидевший рядом с ним чешский офицер заметил негромко:

– Я не понимаю, почему русские стыдятся своего гимна? Это неправильно. Национального гимна, герба, знамени стесняться нельзя. Ими нужно гордиться.

– Вы совершенно правы, – откликнулся Пётр Сергеевич. – Но уверяю вас, русские люди своего гимна не стыдятся. Его стыдятся политики, которые давно уже стали лишь полурусскими или нерусскими вовсе.

В это время вышедший на сцену конферансье, схожий видом с колобком, объявил:

– А сейчас перед вами выступит соловей, прилетевший на нашу землю из райских кущ, прекрасная, неповторимая…

У Тягаева дрогнуло сердце. Ещё не окончил конферансье своих велеречий, а полковник уже знал, что сейчас на сцену выйдет – она:

– …королева русского романса Евдокия Криницына!

Пётр Сергеевич сделал над собой усилие, чтобы не приподняться, когда она вышла из-за кулис. Она! Нежная, как ландыш, стройная и тонкая, как стебелёк… Красавица с глазами лани! На ней было простое тёмное платье, и светлый, воздушный шарф, лёгкой дымкой обволакивающий плечи. Волосы были подобраны сзади. Ничего лишнего, всё скромно, но в этой скромности и простоте сколько прелести! Месяцы минули с той поры, как Пётр Сергеевич вынужден был бежать из поезда, в котором они ехали. Он запретил себе думать о ней, вспоминать то недолгое время, что она была рядом. А она продолжала жить в его сердце, жить тихо, не подавая вида, не требуя ничего и не терзая. Затаив дыхание, Тягаев смотрел на Евдокию Осиповну, огорчаясь, что она – не видит его! Не видит, не знает… Дорогая, незабвенная, посмотрите в зал вашими прекрасными очами, почувствуйте, что в нём бьётся сердце, которое вы покорили!

Криницына подошла к роялю и, когда раздались первые такты музыки, запела романс, которого прежде Петру Сергеевичу слышать не случалось.

– Между нами белая метель,

В ней ищу лицо я дорогое.

Мне суждён томительный удел

Ждать тебя, не ведая покоя.

Растревожен сон моей души.

Меж людей ищу тебя глазами.

Ты ко мне, далёкий друг, спеши

Через вёрсты, что лежат меж нами.

Для тебя дышу я и пою.

Наш романс по-вьюжному жестокий.

Ты услышь, любимый, песнь мою,

Ты услышь мой голос одинокий.

Ты откликнись! Позови в края,

Где весна поёт и рукоплещет.

Ты приди, и я скажу: «Твоя!»

Ты один судьбою мне обещан.

Ты приди, и я скажу: «Люблю!»

И чело лобзаньями покрою,

И тревоги в ласках утоплю,

И пойду повсюду за тобою.

Не мог Пётр Сергеевич разглядеть лица Евдокии Осиповны, но мог поклясться, что в них стояли слёзы. Слёзы эти он слышал в трепетном её голосе. Ему хотелось подойти к ней, опуститься на колени, целовать её белые, хрупкие руки. Голос его потонул в громе оваций. Королеве романса несли букеты и корзины цветов, а у полковника Тягаева не было даже их, и он оставался на месте. Рядом чешский офицер восклицал что-то восхищённо, аплодируя яростно.

Того, что произошло дальше, не ожидал никто. И за это готов был Тягаев добрую сотню раз земно поклониться этой удивительной женщине. Лишь немногие поняли, что случилось, когда раздались первые такты. А это были такты национального гимна! И стоя посреди сцены, подобно свече, затянула Евдокия Осиповна высоким, красивым голосом торжественно и проникновенно «Боже, Царя храни». По залу пронёсся удивлённый шёпот. Пётр Сергеевич поднялся с места и вытянулся во фрунт. Таким же образом с разной степенью охоты поступили и другие офицеры. Кое-кто из штатских, впрочем, остался сидеть. Давным-давно не слышал Тягаев исполнения гимна, и теперь при звуках его у него наворачивались слёзы.

Криницыну провожали со сцены бурными аплодисментами. Ею не было сказано ни единого слова, но слов и не нужно было. Поклонилась до земли Евдокия Осиповна и скрылась за кулисами. Дольше оставаться в зале Пётр Сергеевич не мог. Не мог упустить возможность увидеть её, сказать ей какие-то важные слова, хотя они и никак не подбирались. Никогда бы не простил себе полковник, если бы не случилось этой встречи.

За кулисами оказалось многолюдно. Он попросил какого-то молодого человека проводить его к Криницыной, пояснив, что является её старинным знакомым, и желал бы выразить ей своё почтение. Юноша охотно выполнил просьбу, и через несколько минут Тягаев вошёл в гримёрную, которую занимала Евдокия Осиповна. Она сидела перед зеркалом, и когда он переступил порог, выдохнула счастливо:

– Это вы всё-таки! Я ждала вас!

– Ждали? – удивился Пётр Сергеевич, разом забыв все слова, которые хотел сказать.

– Да. Я видела вас. Там, в зале… Господи, вы живы! Я всё это время молилась только об этом. Мне больше ничего не надо…

Взяв маленькую руку Криницыной в свою, Тягаев поднёс её к губам, не сводя взгляда с дорогого лица, опустился на колени, произнёс, комкая от волнения слова:

– Евдокия Осиповна, я не знаю, что сказать. Вы здесь – это невозможное чудо! И то, как вы пели сегодня! И ваш патриотический поступок…

– Не говорите ничего. Я сегодня для вас пела. Я только вас видела…

В коридоре раздались шаги. Пётр Сергеевич быстро поднялся. В гримёрную вошли несколько офицеров. Отдав честь полковнику, они стали выражать своё восхищение «несравненной королевой». Уже знакомый Тягаеву чех улыбнулся:

– И вы здесь, господин полковник? Вы всех опередили!

– Госпожа Криницына однажды спасла мне жизнь, а я не успел поблагодарить её в тот раз, и не простил бы себе, если бы упустил сегодняшний случай исправить это, – ответил Пётр Сергеевич.

Когда офицеры ушли, Евдокия Осиповна сказала: