Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

– Не прикасайтесь ни к чему здесь. Это всё должно будет изучить следствие. А мы лишь отдадим последний поклон…

В двух комнатах Алексей заметил нарисованные на стене знак sauvastika . Этот индийский знак в форме креста с равными частями, концы которых загнуты влево, был символом счастья. Верили ли обречённые узники в то, что оно ещё возможно? В то, что возможно спасение?

Чем дольше находился Юшин в роковом доме, тем тяжелее становилось ему. Ему казалось, что весь воздух здесь пропитан злом, пропитан ужасом совершённого преступления. На нижнем этаже атмосфера стала ещё удушливее. В небольшой комнате, куда вошли офицеры, было сумрачно. Свет проникал в неё через зарешеченное окно, находящееся на высоте человеческого роста. Но и при таком скудном освещении легко было разглядеть следы многочисленных пуль и ударов штыков на стенах и полу. Заметны были и бурые разводы: убийцы явно старались отмыть кровь своих жертв…

– Здесь, – отрывисто сказал Арсений, обнажил голову и, осенившись крестным знаменьем, низко поклонился.

Алёша последовал его примеру. С минуту оба они стояли неподвижно, не произнося ни слова. Затем поручик Митропольский поправил рассыпавшиеся, непослушные волосы, снова надел фуражку и вышел из комнаты.

Оказавшись за пределами Ипатьевского дома, вновь увидев солнечный летний день, Алексей ощутил некоторое облегчение. Они неспешно шли по Вознесенскому проспекту. Арсений был задумчив, что-то шептал неслышно.

– Но куда же они дели тела? – вырвался у Юшина вопрос. – Как вы думаете, Митропольский, мог ли кто-нибудь уцелеть? Ведь они объявили, что только Царя…

– А вы верите – им?

– Нет… – покачал головой Алёша. – Но такая бессмысленная жестокость… Зачем? Зачем?

– А всё другое – зачем? – Арсений остановился напротив Юшина. – Убийства офицеров – зачем? Вы сами рассказывали мне о Киеве. Это – зачем? Всё – зачем? Они знают, зачем. Для них эта жестокость осмысленная! Вырубают под корень… Истребляют верхний слой народа, лишают головы, чтобы легче обратить в рабство. Практика германских племён, применяемая к завоёванным народам с древних времён. Чтобы уж ничто не взошло, ничто не восстало на них. И чтобы у народа не осталось святынь! Чтобы ни Веры, ни Царя, ни Отечества! Тогда брать можно голыми руками, тогда ничто не ворохнётся… Тогда – иго! – помолчав немного, Митропольский сказал вдруг: – Не должен был он отрекаться… Кротчайший Государь… Кротость великая добродетель, Юшин, но кротость монархов приводит к бедствию их страны и народы. Вспомните византийского Императора Маврикия. Помните его историю?

– Честно говоря, плохо, – признался Алексей.

– Маврикий был прекрасный человек и правитель. Его царствование было для Византии одним из самых светлых. Но случилась такая незадача: один корпус его армии, проявивший большое своеволие и возмущение, попал в плен к врагу. Маврикий так долго торговался и давал так мало выкупа, что варвары перерезали пленных. А их было несколько тысяч человек. Казалось бы, и что ж такого? Случаются вещи и хуже. А Маврикий не мог вынести тяжести пролитой крови подданных. Он смертельно испугался загробной кары за неё и обратился к Церкви, чтобы она молилась, чтобы кара постигла его ещё на земле. И Церковь стала молиться. Один отшельник известил Императора о своём видении, из которого следовало, что Бог принял его покаяние и допустит его к вечному блаженству, но царство его будет отнято у него с позором и скорбью. Так и случилось. Один негодяй поднял восстание. Маврикий с семьёй был схвачен. На его глазах были обезглавлены семеро его детей, и при каждом ударе топора он благодарил Бога. Последним был обезглавлен сам Император. Неправда ли, есть определённое сходство?

– Да… – вздохнул Алёша. – И всё же я не могу понять… Хорошо, его они считают виновным. Но она? Но дети?

Поручик Митропольский нахмурился, покачал головой, словно сам с собой споря:

– Послушайте, Юшин, какие стихи сочинились… – и начал читать негромко, с волнением и различимой мукой в голосе:

– Мне не жаль нерусскую царицу.

Сердце не срывается на бег

И не бьётся раненою птицей,

Слёзы не вскипают из-под век.

Равнодушно, не скорбя, взираю

На страданья слабого царя.

Из подвала свет свой разливает

На Россию новая заря.

Их кожанок скрип неотвратимый:

"Мы сейчас вас будем убивать…"

Можно в сердце…лоб…а можно мимо -

Дав надежду, сладко поиграть…

Мне не жалко сгинувшей державы.

Губы трогает холодный, горький смех…

Лишь гвоздем в груди ненужно-ржавым:

"Не детей…не их…какой ведь грех…"

И возлюби!

– Страшные вещи вы говорите, – Алексей недоверчиво посмотрел на поручика. – Ведь вы так чувствовать не можете.

– Зато они, – Митропольский неопределённо повёл рукой, – могут. Но детей они не простят. Через детей – поймут.

Поручик говорил немного сумбурно, от волнения не досказывая мысли до конца, но Юшин догадался, что под словом «они», вероятно, имеется в виду народ.

– И, может быть, эта подвальная заря, такая кровавая и чудовищная сейчас, однажды станет светлой. По-новому светлой. И поймут. И возлюбят…

7-9 августа 1918 года. Казань

Волна восстаний прокатилась по Волге. То был ответ всех слоёв русского народа на бушующий большевистский террор. В городах и сёлах шли бессудные расправы над офицерами и крестьянами, священниками и купцами, чиновниками и рабочими. В город Сарапул, где располагался штаб второй Красной армии, свозили заложников со всего края. Их держали в речных баржах, истязали и топили в Каме сотнями. В районе Казани орудовали две командирши, прозванные Красными Машками. О них было известно, что одна происходила из дворянской семьи, вторая же была проституткой в одном из казанских притонов. Обе отличались садистскими наклонностями. В деревнях орудовали вооружённые до зубов продотряды, отнимавшие у крестьян хлеб и скот. Народное возмущение подавлялось при помощи мадьяр, латышей и китайцев. Вероятно, плохо организованные и не связанные друг с другом восстания так и остались бы отдельными очагами, если бы не бунт чехословацкого корпуса. Лев Троцкий потребовал, чтобы чехи сдали оружие, и запретил пропускать их эшелоны во Владивосток. Чехи сдавать оружия не пожелали и, разгромив большевиков, взяли Самару. С того момента антибольшевистское движение на Волге начало приобретать размах. Отряд молодого, прежде никому не известного капитана Каппеля, сформированный по освобождении чехами Самары, в короткий срок отметился рядом блестящих дел: освобождены были Сызрань, Ставрополь и Симбирск, летучий отряд перекинулся было на другой берег Волги, но, не встретив там своих, вынужден был отойти назад. Во многих городах против «своей» власти поднялись рабочие. В Колпине и Сормове восстания были потоплены в крови. Волнения начались на самых крупных ружейных заводах России – Ижевском и Воткинском…