Две стороны неба - Алексей Корепанов

— Слуховая галлюцинация? — неуверенно предположил Роберт.

— Капитан сначала тоже так подумал, — сказал Пашка. — Он, конечно, знал о голосах, звучащих в барокамерах и в одиночестве долгих полетов, когда возникает информационный голод. Слышали ведь первые космонавты, находясь на околоземной орбите, лай собак и плач ребенка! Поэтому капитан направился в медицинский блок. Вышел он оттуда в полной растерянности, а музыка продолжала негромко играть. Приборы не обнаружили у капитана ни малейших признаков галлюцинаций. Капитан попробовал использовать звукозаписывающую аппаратуру, но бесполезно: никакого воспроизведения не получилось. Около сорока минут капитан просидел в рубке, не зная, что предпринять, а музыка все звучала и звучала…

— Это играла на старинном музыкальном инструменте прекрасная марсианка, очарованная подвигами капитана Войта, о которых регулярно сообщало радио Солнечной системы, — нараспев заговорил Анджей. — Жила она на дне заброшенного марсианского канала, томилась от любви и посылала сквозь Вселенную страстные призывы на не открытом еще учеными мужами Земли излучении любящей души.

— Капитан Феликс Войт до сих пор не знает, кто играл, — невозмутимо сообщил Пашка. — Музыка все-таки стихла, и он решил молчать об этом странном происшествии, а то и на берег списать могли. Но когда за завтраком собрались остальные, выяснилось, что музыку слышали все. Во сне. Были на «Амазонке» люди с хорошим музыкальным слухом, и в те же полетные сутки музыку записали в исполнении на синтезфоне — другого инструмента на корабле не оказалось. Но хотя синтезфон совсем неплохой инструмент, все как один утверждали, что воспроизведенная на нем музыка так же далека от оригинала, как Бах, исполненный на дудочке, далек от Баха органного. Ту же самую музыку экипаж «Амазонки» слышал еще двое суток примерно в одно и то же время. А потом она прекратилась. Капитан Феликс Войт отметил координаты и долго наводил справки, кто еще летал в этом участке.

— Ну и как? — спросил Роберт и затаил дыхание в ожидании ответа.

— А никак. Если даже в морях есть места, где никогда не проходили корабли, так что же тогда говорить о космосе! Тем более в окрестностях Урана. Доложил он в Космоцентр, отнеслись к этому, конечно, весьма скептически, но года через полтора туда все-таки зашел по пути «Армавир» капитана Кухианидзе — и ничего не обнаружил.

— Прекрасная марсианка не вынесла тяжести ожидания, — задумчиво прокомментировал Анджей.

— А мелодия, между прочим, потом появилась в чьей-то обработке, — добавил Пашка. — Капитан Войт говорил, да я уже забыл. «В пути» называется.

— Ах, «В пути»? — воскликнул Анджей. — Припоминаю. Только вот понятия не имел, что у нее такая романтическая история. Не подозревал как-то.

— А напеть можешь? — тихо спросил Роберт.

— Могу, — неуверенно ответил Пашка. — Только очень приблизительно, потому что личность я еще далеко не всесторонне развитая.

Он сел, обхватил руками колени и тихо засвистел, подняв лицо к небу. У Роберта внутри словно что-то оборвалось и рассыпалось с удивленным звоном.

Каморка, мокрое от слез лицо Софи, широко раскрытые глаза невидяще уставились в пол… Софи задумчиво перебирает губами концы черных волос и молчит. Тишина — и вдруг неторопливые шаги в коридоре, и кто-то негромко насвистывает странный полузнакомый мотив. Непонятно знакомый мотив, словно когда-то услышанный во сне. Во сне…

— А я ведь тоже эту мелодию слышал, — растерянно сказал Роберт. — И тоже не по радио… Радио было только у Энди. И Софи когда-то слышала… И тот, кто в коридоре свистел… И другие, наверное, только их никто не спрашивал… И еще раньше я ее слышал, в детстве…

— Кончай рассказывать! — недоверчиво и немного испуганно произнес Анджей. — Не подыгрывай сиятельному графу.

— Я не подыгрываю. Я вспомнил…

У Роберта вдруг закружилась голова.

— Вот тебе и марсианка! — пробормотал Пашка.

Роберт прошептал:

— Другие тоже вспомнят, обязательно вспомнят… Надо только спросить. Они вернутся, и я им скажу…

Палуба легонько дрогнула. Лодка уткнулась носом в причал, от которого они начали свое путешествие.

— Приплыли, — очень деловито сказал Пашка. — Выходим!

Он первым выбрался на причал и обернулся:

— В земле и небе более сокрыто, чем снилось вашей мудрости, мой Анджей! Над этим нужно поразмыслить.

— Очень приятно, Рослов, что ты стараешься не забывать классику.

Роберт и Анджей притихли, не успев встать на ноги, а Пашка замер, как одна несчастная особа, превратившаяся из-за любопытства в соляной столб. Наставница Анна стояла совсем рядом, а из темноты, с берега, донеслось хмыканье наставника Генриха.

— И вам не спится? — растерянно спросил Пашка, выигрывая время.

— Вы с Томашевским не учли, что ночью на реке очень далеко и хорошо слышно, — сказала наставница Анна. — Вставай, Томашевский, лежать нужно было в постели.

— Побег не удался, благородный граф, — уныло произнес Анджей, поднимаясь с палубы. — Капитан завел нас в ловушку, потому что был подкуплен роялистами.

Роберт лежал и не шевелился.

— А может быть, не все потеряно? — бодро воскликнул Пашка и зашагал к берегу. — Миледи, вам ничего не говорят слова «Франция и свобода»?

Пашка явно отвлекал внимание наставницы от лодки. Анджей тоже вышел на причал.

— Вы обратились не по адресу, граф! — насмешливо ответила наставница. — Мы здесь для того, чтобы захватить вас и препроводить в тюрьму. Я и маркиз загнали лошадей, всю ночь преследуя корабль, и теперь-то вы в наших руках! Учтите, сопротивление бесполезно — за холмом стоит гвардейский полк, преданный королю.

— Попрошу ваши шпаги, — сказал наставник Генрих.

— Я с вами!

Роберт вскочил с палубы, пробежал по причалу и тоже оказался на берегу.

— О! — воскликнула наставница. — Заговорщиков больше, чем мы думали. Не послать ли солдат проверить другие лодки?

— Не надо, — сказал Пашка. — Между прочим, что поделать, если у меня бессонница? Намедни ночью бессонница моя меня томила…

Наставница засмеялась:

— Рослов, ночью тебя прямо-таки тянет на цитаты. Пошли!

Они медленно направились к дороге, ведущей на холм. Пашка разглагольствовал, картинно разводя руками:

— Ночь вообще располагает к мудрым мыслям. Душа, освободившись от дневных дел, сбросив бремя больших и малых забот, становится легкой, светлой и сухой, как говаривал знаменитый эфесец Гераклит, и устремляется к горним высотам, постигая глубинную сущность мироздания. Ночь прекраснее дня, потому что днем, ослепленные сиянием солнца, мы не в состоянии заметить и понять всю красоту мира.

— Что-то такого не припомню, — удивился наставник Генрих.

— Мое собственное! — воскликнул Пашка. — А сколько шедевров о ночи создано поэтами! Взять хотя бы «Выхожу один я на дорогу»…