Вера и жизнь. Часть 1 - Анатолий Васильевич Чураков

class="p1">Один и тот же вагон тысячи раз пройдет мимо одной и той же Университетской станции, только обветшает он, но человек, приезжающий в университет, пополнит Вечное Знание свое. Приезжающий же на базар подобен вагону; скоро уйдут и деньги, и вещи, оставив ветхость духа.

Тяжело брать, ибо унизиться надо до сострадания к дающему и подняться до благодарности, даже к отдающему ненужное. Но когда хочешь испытать блаженство отдавания, то даже отдавая последнее, встретишь ненависть зависти, считающих, что излишек отдаешь, который не знаешь куда деть, или притянешь назойливых, но не имея что дать больше, получишь ту же злобу в благодарность. Насколько лучше посылки в Духе. И там можно получить обратный удар, до болезни даже, но пользы несравнимо больше.

Жертвой мир создан, и стремление к отдаванию, жертве, самопожертвованию, самоотверженности и подвигу есть одно Начало Огненное, и даже черный огонь спирта толкает пьяницу поделиться, навязчиво заставлять кого-то распить с ним с такими трудами доставшуюся бутылку. Это этот огонь тяги к подвигу и героизму используют уголовники у детей, чтобы толкнуть их на дерзкое преступление. Изуродована внешность, но неизменна суть Высшая, которая подлежит омытию, но еще страшнее, когда нечего омывать в человеке. Не живут в душе у малодушных начала великие, только обрывки, половинки их, и самый страшный враг половинчатый поминается и в Живой Этике у Заратустры (Ницше).

Друзья входят в дом твой, чтобы согреться, враги ждут на улице, чтобы напасть. Но робко входит половинчатый, стоит у порога, оставляя дверь открытой, чтобы удобнее было сбежать, и остывают друзья твои, и враги за спиной половинчатого подкрадываются к самому порогу, и темный шепот заглушает для него голос твой. И если враги могут всю жизнь гнать тебя, ступая по твоим следам и проходя твой путь, то рядом может идти половинчатый, но только для того, чтобы удобнее подставлять подножку тебе. Не хочет он расставаться с тобой, но чем бежать за тобой живым, милее ему сидеть у трупа твоего, потому что сам он уже полутруп, желающий догнить спокойно. Гниют ноги его, но крепки еще цепкие руки. Так ревность человеческая, неспособная любить сама, готова убить, чтобы любовь не досталась другому.

Высшее всегда смотрит вверх, видя дали прекрасные и считая себя нижней точкой отсчета, не замечает низости множеств (Пытаясь «метать бисер»). Но множества, подобно свиньям, глядят только вниз, не представляя, что есть что-либо выше их грязной лужи и такой же точки зрения и тоже считают себя равными высшим, но не равны эти два равенства.

И еще видел я, как имеющие хорошие духовные достижения вследствие длительного пребывания в Девагане утрачивали желание к работе напряженной, а некоторые, приученные к тяжкому труду в темных слоях тонкого мира, переносили эту привычку к непрерывной работе на Землю и тем значительно усовершенствовались.

Самое мягкое ложе — это пепел гнезда птицы Феникс.

Истина всегда находится в конце пути. И за истиной всегда пропасть лжи.

Кто ищет соболью шапку — тот пытается скрыть пустой чердак.

За свои безумные желания платит человек своим умом и сердцем, само свое право называться человеком он, подобно «первородству», отдает за чечевичную похлебку.

Любим присваивать чужое, и мысли, приходящие нам в голову, называем своими, забывая, что ПРИХОДЯЩИЕ многие из них, а не родившиеся у нас.

Говорим-то правильно, а считаем неверно, и даже когда говорим: «Я считаю так» — и то врем; нет не только исходных предпосылок для «счета», не даже ворон поблизости, ничего, кроме апломба, невежественности да признания своей неспособности думать, хотя некоторые в наглости и говорят: «А я думаю так».

Прекрасная молитва у Б. Стокера: «Господи, благодарю тебя, что имею работу, и трижды за то, что моя работа кому-то нужна».

Как сказал Прокруст возле своего ложа: «Я долго искал меру, которой достоин сам человек… и вот она».

Один вопрос, принадлежащий духовной литературе, никак в ней даже не упомянут, зато неоднократно в светской, это когда человеку становится жгуче стыдно или неловко за другого человека. Когда от стыда за лжеца не открываешь его обман, а он может не стыдиться, даже если его обман раскрыт. Если это разборка кармическая, то вроде не сложно. А как тогда сны — ведь многое кажется в них непонятным, потому что дается не с точки зрения (если символически) или восприятия субъекта (себя), а объекта, т. е. ты не смотрящий, а сам объект смотрения. Может, умение такого видения становится умением быть всем (брахманом). А ведь некоторые воспоминания трехлетнего возраста носят такой характер четкого видения себя чужими глазами.

Человек в течение жизни, естественно, прогрессирует, и одна из сторон этого прогресса — умение формировать четкие мыслеформы. Печально только, что наряду с этим процесс восприятия мыслеформ зачастую даже деградирует. Ребенок, имеющий естественный дисбаланс в сторону восприятия, для восприятия мира использует чужие мыслеформы, т. е. действует будхи, минуя эго — отсюда и способность воспринимать мир чужими глазами, даже себя видеть со стороны, а самому становиться окружающим миром. Отсюда полное отсутствие эгоизма (пока не наберется его от взрослых). Отсюда способность сказать: «Не стучи топором по лестнице, ей больно!». Т. е. боль правильно идентифицируется как повреждение структуры, сигнал о разрушении. И он чувствует эту лестницу собой. Когда он научиться воспринимать ее умом, то… уму не болит чужое, знание о повреждении становится мертвым, как и все знания, не проходящие через сердце. Человек становится невеждой. Зная обо всем, он отчужден от мира, в своем крайнем эгоизме он пытается строить дворец на тоненьком мостике эго между умом и будхи. Способность покраснеть за лгущего тебе — ярчайший пример сохранения того детского, о чем говорил Христос, но теперь нужна и воля, чтобы поступить со лжецом по справедливости, это признак зрелого духа.

Мысль — как выстрел из ружья, дым рассеивается вокруг, а пуля летит к цели. Но ведь то же получается при написании письма, только ближе сравнение костра, когда сразу ярко вспыхивает пламя, а потом долго держится жар, и если мы не успеваем отправить письмо сразу же, оно нам начинает казаться тусклым, мы сами, выложившись в письме, становимся временно неспособными воспринимать его внутренний жар, а внешний блеск редко соседствует с жаром внутренним. Получатель же — наоборот. Радость получения и внутреннее напряжение создают прекрасные условия для проникновения именно в суть написанного. Он читает между строк — и что ему слова, т. е. форма.

Ребенок считает себя центром мира, когда говорит «хочу — не хочу есть кашу». Но кашка-то приготовлена мамой заботливой. Таково же и его отношение к