Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Конечно.

Если дед и удивился резкой смене темы, то вида не подал.

– Но вы остались в армии. Почему не в УРК?

– У нас слишком разные методы. А я перевелся в разведуправление. Есть там интересный отдел, занимается про́клятыми.

– В каком смысле?

– Их использования. Тот же слухач иногда полезнее любой аппаратуры. А ведьма? Знаешь, как вовремя может оказаться прободение язвы? Про удачника и говорить нечего. Мы такие схемы разрабатывали! – Дед оживился. – Особенно для неконтролируемых, чтобы чужим досталось, а по своим не шарахнуло. Я, кстати, тогда с Борисом познакомился, он защиту рассчитывал – ну вот по самому краю допустимого риска. Мы же молодые были, борзые.

– И они соглашались? Про́клятые.

Дед усмехнулся.

– Естественно. Методику отбора отрабатывали еще в «Четверке», мы многим арестованным предлагали альтернативу.

– А оборотням?

– Конечно. Они были безопасны для нас, пока кормились на стороне, и чаще других возвращались из-за линии фронта. Живучие, собаки.

Дед подлил себе чаю.

– Про́клятых всегда стремились использовать. Тебя это удивляет?

Ник помолчал, прежде чем ответить.

– Нет. Я мог бы и сам догадаться. А как вы оказались в Академии?

– Очень просто. С УРКом мы часто пересекались, и когда меня позвали прочитать курс, я не стал отказываться – это было полезно. Мы работали над совместными проектами.

«Например, “Идентификация”», – подумал Ник, посмотрел на деда и быстро опустил глаза.

– Проекты сложные, трудозатраты, выгодные и нам, и другим службам. На одном из них я познакомился с твоим отцом. Привел его в дом. Марине он сразу понравился.

– Они быстро поженились?

– Повстречались несколько месяцев. Родислава ждал перевод, он должен был курировать проект на местах, и Марина заторопилась.

Дед сказал об этом сухо. Может, не хотел вспоминать?

– Пойдем спать. – Георг поднялся. – Завтра я рано уеду. Еще некролог писать. Да… и нужно сказать Александрине.

Ник убрал чашки в мойку.

– Мне в областную библиотеку надо, реферат по истории готовить. Я вернусь попозже?

– Конечно, договорись с Леоном.

На второй этаж поднимались вместе. Возле двери в кабинет дед задержался, потом качнул головой.

– Завтра. Все завтра, – и поморщился, точно от боли. – Нелепая смерть! Альберт был в Арефе во время зачистки. Казалось, кто там выжил, тем до ста лет отмерено. А вышло… – Дед махнул рукой. – Ладно, Мик, спокойной ночи.

Он вдруг притянул внука к себе и коснулся лба сухими горячими губами.

– Да… Спокойной… – сбивчиво ответил Ник.

Юджин покосился на Матвея. Мальчишка спал, упершись затылком в подголовник. Губы в сухих трещинках приоткрылись, под ресницами виднелись густые тени. Юджин сбросил скорость и опустил стекла. Влажный предрассветный воздух потек в салон. Машина ползла по дороге все медленнее и медленнее, пока не остановилась. Юджин заглушил мотор.

Тишина-то какая.

Он посидел, откинувшись на спинку – мучила изжога, поаккуратнее надо бы с кофе, – потом решительно полез из машины. Посыпалась роса с травы, намочила брюки. Со стороны деревни ветром донесло петушиный крик.

Первая папироса, на голодный желудок, не принесла облегчения. Во рту стало еще противнее. Но затяжка за затяжкой, и полегчало.

Матвей все спал.

Юджин обошел машину и полез в багажник, достать рацию. Антенну пришлось закрепить на крыше. В эфире свистело и трещало, повозился, пока сбросил координаты и предполагаемый маршрут.

Быстро светало. Уходил туман, и слева на горизонте проступил березовый лес. Птичий гомон заглушил деревенских петухов. Юджин побродил вокруг машины, разминая затекшую спину. Сквозь лобовое стекло, усыпанное раздавленными мошками, было видно, какое обиженное у Матвея лицо. Юджин машинально потянул из пачки папиросу, но, спохватившись, убрал.

Да, его ненавидели все мальчишки: кто спокойно и размеренно, изо дня в день, месяцами, кто – яростными вспышками. Отказывались от сопровождения, врали в УРКе, удирали, подставляли. Но рано или поздно возвращались.

Все, даже Валька…

…навалился спиной на обледеневшие кирпичи. Дом еще горел – из груды камней и бревен поднимались языки пламени. Черный столб дыма уходил в небо. Когда его сносило ветром, виднелась уцелевшая стена с пустыми оконными проемами.

Через дорогу перелетела головня и упала рядом с ботинком. Рассыпались оранжевые искры. Южка не пошевелился.

Тяжелый гудок прокатился вдоль улицы, разгоняя по убежищам редких прохожих. Монотонный голос все повторял: «…воздушная тревога. Граждане, воздушная…» Южка сполз по стене и зажал уши ладонями.

Вздрогнула земля. Кажется, упало на Бастионной. За шиворот посыпалось ледяное крошево.

Дом горел. От толчка груда просела, и языки пламени взметнулись выше.

– Ты живой? – Кто-то тряхнул за плечо. – Эй, пацан! Слышишь?

Южка не ответил, и его потянули за рукав.

– Ранен? Встать можешь?.. Черт! Мирский, Южка?!

Он поднял голову, вглядываясь в освещенное сполохами лицо. Узнал:

– Учитель Роман.

Парень сел рядом на корточки и поправил очки.

– Думскую площадь бомбят, – сообщил, пряча голые руки под мышки. – А ты чего тут примерз? Пойдем в укрытие. Слышь, Южка? – пихнул его локтем в бок.

Снова глухо ударило. Дом затрещал, его единственная стена осыпалась с краю, и Южка вздрогнул. Учитель проследил за его взглядом.

– Твой?

– Да.

– Там… был кто?

– Мать с сеструхой.

– А отец?

– Перед самой блокадой похоронка пришла.

Роман поежился, ему за шиворот тоже прилетело ледяное крошево.

– Кажется, стихает. Пойдем. Ну, вставай.

Южка с трудом поднялся на ноги. Его мотнуло, пришлось ухватиться за водосточную трубу.

– Понятно.

Роман, кряхтя, вытащил из внутреннего кармана сверток. Аккуратно расправил на ладони носовой платок. В нем лежал кусочек хлеба.

– Ешь.

Южка покачал головой.

– Это ваше.

– Вот еще клоп! – удивился Роман. Ловко прижал ладонь с платком Южке к губам.

Запах. Вкус. Сдавило желудок. Южка не успел опомниться, а уже сосал хлеб, перекатывая языком, точно конфету.

– Пошли-пошли.

Чем ближе к набережной, тем пронзительнее становился ветер. Южка втянул голову в плечи, зарываясь подбородком в шарф. Учитель Роман отпустил его локоть и подышал на руки. Пальцы у него были худые и светло-желтые, как лапы у дохлой курицы.