Джокер - Роджер Желязны

Взобравшись на расположенную рядом двуколку, Кройдподпрыгнул и хлопнул ладонью по ближайшему — корпусу бронированногофургончика-«фольксвагена». Металл отозвался звучным гулом, а корпус слегкапокачнулся на своих последних причальных швартовых. Кройд снова подпрыгнул ихлопнул еще разок; потом его одолел очередной приступ зевоты.

— Панцирь есть, ездить может, — пробормоталон. — Внутри — полная безопасность. Эй, черепашка, высунь-ка головку!

И Кройд снова хихикнул. Затем обернулся к следующей, самойпамятной ему модели шестидесятых. Эта висела повыше — Кройд даже не сумелразглядеть в подробностях мирный символ на ее борту, но слова знаменитогодевиза «Творите любовь, а не войну», вписанные в крупный цветок мандалы, прочелясно.

— Вот же дерьмо, объясните это тем парням, что ходят замной следом! — зачем-то вспылил он. Подуспокоившись, объявил: — Всегдамечтал забраться и посмотреть, каково там внутри.

Кройд подпрыгнул, ухватился за край и подтянулся. Тачканакренилась, но человеческий вес выдержала. Уже через минуту Кройд чувствовалсебя в ней полным хозяином.

— О, сладостный мед уединения! — вздохнул он сневыразимым облегчением. — Любовь моя — клаустрофобия. Наконец— то…

Кройд сомкнул свои измученные очи и сразу заснул. В музейныхсумерках от него начало лучиться слабое сияние.

— Расскажите мне про Пэна Рудо, — попросила Ханна.

— Речь идет о начале пятидесятых, — ответил Кройд. —Возможно, вас интересуют события более позднего времени.

— Все равно я хочу послушать, — сказала она, покачавголовой.

Резко хлопнув в ладоши, Кройд раздавил какую-то мошку.

— Ладно. Тогда мне было около двадцати. Вирус «Универсальнаякарта» — его же часто называют «Шальная карта» — поразил меня, когда мне ещё неисполнилось четырнадцати, так что я уже успел с ним близко познакомиться.Пожалуй, даже слишком. В те дни я страшно из-за всего этого переживал. Многодумал и решил, что, поскольку я не в состоянии изменить реальность,следовательно, нужно научиться по-другому к ней относиться... ну, подружиться,что ли. Стал читать бесконечные популярные книги по психологии — про то, какследует себя вести, чтобы не ссориться с самим собой, приспособиться к тому,что происходит, и все такое прочее — только пользы они мне не принесли. Аоднажды утром я открыл «Таймс» и обнаружил там статью про этого доктора. Онпредседательствовал на какой-то местной конференции. Меня это заинтересовало.Нейропсихиатр. Некоторое время учился вместе с Фрейдом. А потом работал винституте Юнга[2] в Швейцарии, тогда-то и вернулся к физиологии.Живя в Цюрихе, входил в группу ученых, занимавшихся исследованиями dauerschlaf[3]. Слышали когда-нибудь об этих изысканиях?

— Кажется, нет, — ответила Ханна.

Кройд сделал глоток пива, быстро растоптал левой ногойпроползавшего мимо жука.

— Идея dauerschlaf заключается в том, что тело и мозгизлечивают сами себя гораздо быстрее и эффективнее, когда человек спит, чемкогда он бодрствует, — пояснил Кройд. — В качестве эксперимента ученыеиспользовали этот метод при лечении наркомании, психических расстройств,туберкулеза и других болезней. При помощи гипноза и особых видов наркотиков онинадолго погружали пациента в сон, создавая искусственное состояние комы — чтобыускорить выздоровление. Когда мы встретились, Пэн Рудо ещё не очень серьезноувлекался этой проблемой, в то время как меня она заинтересовала несколькораньше — из-за моего состояния. Я нашел его имя в телефонном справочнике,позвонил, мне ответила секретарша и назначила время. Так получилось, что кто-тоиз пациентов Рудо сообщил, что пропустит назначенный на эту неделю сеанс, и оназаписала меня вместо него.

Кройд глотнул ещё пива,

— Я познакомился с Пэном Рудо в марте 1951 года. Это былчетверг, шел дождь...

— А число помните? — спросила Ханна.

— Боюсь, что нет.

— Как же вам удалось запомнить год, месяц и день?

— Я считаю дни, после того как просыпаюсь, — ответил Кройд,— чтобы знать, сколько времени продолжается период бодрствования. В этом случаея всегда могу точно рассчитать, как долго ещё буду оставаться в здравом уме, ив зависимости от этого корректирую свои планы, чтобы успеть сделать всенеобходимое. Когда дней остается совсем мало, я перестаю встречаться с друзьямии стараюсь оказаться где-нибудь в одиночестве, чтобы никто не пострадал. Итак,я проснулся в воскресенье, статью прочитал два дня спустя, договорился овстрече с Пэном Рудо ещё через два дня. Получается четверг. Кроме того, яобычно запоминаю месяц, когда что-нибудь происходит, поскольку для меня год —это перепутанные, хаотично следующие друг за другом сезоны. Тогда была весна ишел дождь — март.

Кройд сделал ещё глоток пива и раздавил очередную мошку.

— Проклятые жуки! — проворчал он. — Не переношу жуков!

— А год? — спросила Ханна. — Почему вы так уверены, что этобыл 1951-й?

— Потому что осенью следующего года, 1952-го, в Тихом океанепроводились испытания водородной бомбы.

— А-а-а, — протянула она и слегка нахмурилась. — Конечно.Продолжайте.

— Итак, я встретился с ним за год до испытаний водороднойбомбы, повторил Кройд. — Знаете, они тогда уже вовсю занимались этой штукой. Аначали ещё в 48-м.

— Да, я знаю.

— Математик по имени Стэн Улам решил уравнение для Теллера.Кстати, о математиках... Вам известно, что Том Лерер был математиком вМанхэттенском проекте? А ещё он написал несколько замечательных песен...

— Что случилось, когда вы встретились с доктором Рудо?

— Да... Я уже сказал, что лил дождь, и, когда я вошел вприемную, с моего плаща страшно текло, а на полу лежал очень красивый восточныйковер. С шелком. Секретарша поспешила ко мне на помощь: мол, она повесит мойплащ в шкаф, а не на медную вешалку возле двери, на которой висели еёсобственное пальто и пальто доктора.