Безмолвие девушек - Пэт Баркер

Каждый день начинался с созерцания тела Патрокла. Я разворачивала материю, которой мы обертывали его голову, чтобы оградить от мух, и после отступала. От запаха разлагающейся плоти к горлу подступала тошнота. «Сожги его, во имя богов», – хотелось сказать мне, и я была в этом не одинока. Но Ахилл словно не замечал никаких изменений. Всякий раз, прежде чем уйти, он наклонялся и целовал Патрокла в потемневшие губы. Даже при помощи лент, обмотанных вокруг его челюсти, трудно было держать рот полностью закрытым. Когда Ахилл уходил, вокруг тела собирались прачки и ворчали себе под нос, но я не задерживалась и не слышала, что они говорили.

После ужина он снова отправлялся взглянуть на Патрокла, но вечером никому не дозволялось входить с ним в комнату. Как-то раз я услышала, как Ахилл произнес: «Еще не время», – должно быть, он имел в виду, что Гектор еще жив. Алким томился у приоткрытой двери и время от времени заглядывал внутрь: Ахилл не отходил от стола, и его голова покоилась на груди Патрокла. Как-то поздней ночью он издал громкий стон, и Алким уже толкнул было дверь. Но я перехватила его за руку.

– Нет.

– Не следует оставлять его одного.

– Он уже один.

Алким помедлил, затем кивнул и отступил.

* * *

Сражение теперь кипело под самыми стенами Трои. Как только мирмидоняне покидали лагерь, я взбиралась на мачту Ахиллова корабля и смотрела. Я была там в то утро пятого дня, когда ряды троянцев наконец дрогнули. Даже тогда я надеялась, что они еще перестроятся, но ворота раскрылись, и воины стали отступать внутрь. Приам перегнулся через парапет, призывая Гектора укрыться за стенами. Гекуба и вовсе обнажила свои морщинистые груди, моля сына спастись, но Гектор не внял мольбам. Он повернулся спиной к дому и спасению – и шагнул навстречу Ахиллу.

Не в силах смотреть, я вернулась в хижину и рассказала другим женщинам о том, что видела. Мы понимали, что наблюдаем последние дни Трои, а с падением города умрут и наши надежды на освобождение. И все-таки жизнь еще текла своим ходом, и ткацкие станки не замирали ни на миг. Медленно, по нитке, росло полотно. Женщины словно боялись, что стоит им остановиться, прервать узор, и мир тоже рухнет.

Но вот за непрерывным стуком челноков мы услышали другой звук. В первые мгновения нам приходилось еще напрягать слух, и кое-кому удалось даже убедить других, что это крики чаек. Но нет, это были женские голоса, и они не смолкали. Один за другим станки замирали, и в повисшем молчании мы ясно услышали плач. И поняли, что Гектор, последний и величайший защитник Трои, пал.

Я не сразу поняла, что это. Когда же Ахилл направил колесницу в сторону конюшен, я увидела, как по земле за ней что-то волочится. Но прошло не меньше пяти минут, прежде чем я узнала в груде ободранной и окровавленной плоти Гектора. Мирмидоняне гудели от возбуждения. Ахилл не только убил Гектора, но еще трижды проехал с его трупом под стенами Трои. А Приам, отец Гектора, стоял у парапета и смотрел, как его сильный и красивый сын превращается в мешок развороченных внутренностей.

В тот миг греки одержали победу, и все это понимали. Я ожидала пения и плясок, но Ахилл вынес на площадку тело Патрокла и велел мирмидонянам пустить вокруг него колесницы. И они мчались все быстрее и быстрее; храпели лошади, свистели кнуты, и клубы песка взметались из-под колес… Воины и лошади едва не падали в измождении, и только тогда Ахилл остановил свою колесницу. Он соскочил наземь и подошел к Патроклу. Положил руки, красные от крови Гектора, ему на грудь.

– Гектор мертв, – произнес он. – Я исполнил все, что обещал. Теперь упокойся же с миром.

Это был миг скорби после суматохи битвы. Мирмидоняне притихли, некоторые из них плакали.

Но если Ахилл намеревался отметить мгновение своего величайшего триумфа излиянием скорби, то Агамемнон был настроен совсем иначе. Он не только объявил великий пир в честь Ахилла, но сам явился, чтобы проводить его в свой стан, и с ним пришли многие из царей. Вино полилось рекой, все смеялись, хлопали Ахилла по спине, и тот старательно смеялся вместе со всеми. Но при этом у него был такой оторопелый вид, словно он не знал, кто все эти люди и почему он должен говорить с ними.

Ахилл выглядел опустошенным. Все эти убийства, жажда мести… Быть может, он думал, что, каким-то непостижимым образом, если он все исполнит – убьет Гектора, обратит в бегство троянское войско, сломит Приама, – то и Патрокл выполнит свою часть договора и восстанет из мертвых. Все мы пытаемся заключать безумные сделки с богами, зачастую даже не сознавая, что делаем это. И Ахилл не стал исключением – он все исполнил, сдержал все обещания; но тело Патрокла по-прежнему оставалось лишь телом.

Однако он вынужден был пойти на этот пир. Любое «приглашение» от Агамемнона следовало принимать как повеление. Кроме того, оба соблюдали видимость дружбы.

Когда Ахилл ушел, мирмидоняне устроили собственный праздник. Мы с Ифис сбились с ног, разнося кувшины с вином, пока Автомедон не повелел нам удалиться в покои и запереть двери на засов. Он понимал, что предстоит дикая ночь.

Я не могла уснуть. Думаю, отчасти виной тому были крики, пение, шум… И в то же время не давала покоя мысль, что Гектор один, изуродованный, лежит там в грязи.

Через некоторое время я встала, выбрала белую простыню, завернулась в плащ и пробралась к конюшням. Я не издала ни звука, но лошади сразу почуяли мое присутствие. Какая-то из них ударила по двери стойла, другие беспокойно перебирали копытами и мотали головами, и в темноте то и дело вспыхивали отблесками их зрачки. Тело лежало посреди двора, до того покалеченное, что едва сохраняло человеческие очертания. Я заставила себя подойти ближе. Света было достаточно, но я лишь бегло посмотрела на Гектора и отвела взгляд. Затем осторожно накрыла полотном его разбитое лицо и удалилась на носках, а он остался лежать один под безучастными звездами.

Еще больше вина. Под топот ног и крики ликования снова поднимаются кубки.

Воины за столами стучат по доскам кубками и кулаками, но те, что сидят рядом, хлопают его в такт пению: по рукам, по плечам, по голове, по бедрам – куда только могут дотянуться. Им не под силу прекратить это, каждый хочет притронуться к нему, но все его тело ноет после сражения. Нет такого места на нем, которое не болело бы.

Кажется, что этот пир будет продолжаться вечно. А ему хочется вернуться – впрочем, теперь, когда Патрокла не стало, возвращаться некуда. Хочется погрузиться во мрак и безмолвие. Но кувшины крепкого вина по-прежнему кочуют от стола к столу, и каждую минуту кто-нибудь поднимается и произносит тост. Ахилл пьет, потому что должен, потому что нет выбора. Смеющиеся, потные лица расплываются перед ним… Очередная шутка расходится по столам, люди подталкивают друг друга локтями, перешептываются… Как бы убедить его принять ванну? Похоже, смысл в этом. Посмотрите на него! Смотрите на его лицо и его волосы!.. Ахилл заставляет себя улыбаться, показать, что он не против и шутки его не обижают. Однако потом резко поднимается. «Надо отлить», – отвечает он на недоуменные вопросы. Но на всем пути до двери каждому хочется похлопать его по спине и поздравить. Они гудят вокруг него, как шершни, что игриво жалят в плечи и грудь. Все это причиняет боль, и глубоко внутри, где должна бы царить радость, зияет лишь темная пропасть.