Безмолвие девушек - Пэт Баркер

Я пыталась не вслушиваться в речи, но для этого пришлось бы заткнуть уши. Эти люди с детства обучались ораторскому искусству, их голоса запросто долетали до самых отдаленных уголков арены. Я позволила себе оглядеться и заметила Гекамеду, стоящую на ступенях перед жилищем Нестора. Я видела, как она вскинула руку, но не осмелилась помахать в ответ. Страшно было даже дышать. Надо мной по-прежнему нависала тень Агамемнона.

Ахилл встал в центре круга. Он говорил, что испытывает лишь стыд, что они с Агамемноном, его соратником, поссорились из-за девчонки, едва не подрались из-за нее, как два пьяных моряка. Лучше б она погибла, когда он захватил ее город, лучше б шальная стрела оборвала ее жизнь. От скольких страданий и потерь это избавило бы греков… Сколько храбрых мужей, ныне мертвых, были бы еще живы…

Он винил меня в смерти Патрокла.

В тот миг я поняла, что надежды нет.

Но теперь довольно, продолжал Ахилл. Это в прошлом. Теперь он готов сражаться. И не успокоится, пока не принесет голову Гектора, насаженную на копье.

Воины ликовали – каждый, кто держался на ногах. Это продолжалось довольно долго, прежде чем Агамемнон смог завладеть их вниманием, – однако то, о чем он говорил, не стоило этого внимания. Долгие тирады самооправдания, за которыми последовало перечисление всех даров, какие он по-прежнему готов был преподнести Ахиллу. Но, строго говоря, теперь в этом отпала всякая необходимость. Я бросила взгляд на Ахилла и заметила, как тот тщетно пытается скрыть нетерпение. Когда Агамемнон наконец-то закончил, ответ Ахилла был краток: пусть обещанные дары преподнесут сейчас, или позже, или вовсе оставят при себе – выбирать Агамемнону. Вряд ли можно было донести это яснее: все это не ради вещей. Вещи теперь не имели значения.

Я решила, что на этом все и закончилось, что мне можно уйти. Но затем поднялся Одиссей и напомнил Агамемнону о его обещании поклясться перед богами, что он не притрагивался ко мне. Будет справедливо, говорил он, если Ахилл убедится, что его не обманывали. В его голосе, исполненном благочестия, сквозило самодовольство. Стоило присмотреться внимательнее, и можно было заметить злорадный блеск в его глазах.

Последовало долгое молчание, и снова все до последнего смотрели на меня. Агамемнон тяжело поднялся. Да, разумеется, он принесет клятву, почему бы и нет? На арену затащили визжащую свинью. Я почувствовала зловоние фекалий и закрыла глаза. Агамемнон вознес молитву Зевсу и всем богам, рассек свинье горло и поклялся, что никогда не возлежал со мной, «как мужчина возлежит с женщиной». Я едва устояла перед нелепым желанием захихикать: ведь это можно было счесть за правду. Агамемнон говорил, что я жила нетронутой среди других женщин, и пусть боги поразят его, если он лжет.

На запачканном лице Ахилла не отразилось никаких чувств. Поверил ли он Агамемнону? Сложно сказать. Возможно. Быть может, он и усомнился в том, что кто-то осмелился солгать перед лицом богов, даже такой человек, как Агамемнон. Но я не думаю, что его это заботило. Патрокл мертв – и ничто больше не имело значения.

С принесением клятвы все оказалось улажено. Агамемнон пригласил всех царей на большой пир, где они с Ахиллом вновь сядут за стол и разделят пищу, как братья. Тем временем мирмидоняне заберут дары и переправят в стан Ахилла. Те тотчас принялись за дело. Треножники, медные котлы, свертки дорогих вышитых тканей, золотые подносы и блюда – все это приносили из хранилищ Агамемнона и грузили в телеги, запряженные мулами. Перед статуями богов совершили молитвы и возлияния, после чего погонщики стеганули мулов, и процессия медленно двинулась с арены. Колонну возглавляла четверка великолепных коней, за ними катили, переваливаясь на ухабах, перегруженные повозки.

Я и семь девушек с Лесбоса шли позади, вместе с остальными вещами.

Первое, что я увидела, когда вернулась к Ахиллу, – это тело Патрокла, лежащее на носилках. Ведь это был живой человек, когда меня уводили. Я упала на колени и обхватила его холодные стопы. Думаю, я никогда прежде не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как в те минуты. Другие женщины выбежали на мои безудержные рыдания и плакали рядом со мной.

Полагаю, скорбь по Патроклу в какой-то мере стала для всех нас выражением собственного горя. Я плакала и думала о своих братьях. Думала даже о несчастном Минесе, который мог бы познать счастье с другой женой. Но не стоит думать, что наша скорбь по Патроклу была неискренней или показной. Я держала его стопы и вспоминала, как однажды он успокоил меня и пообещал убедить Ахилла взять меня в жены.

Я не сомневалась, что на поле битвы, в гуще сражения, Патрокл был столь же свиреп, как и остальные. Но здесь, среди пленных женщин и их детей, он всегда бывал добр.

«Да, – скажете вы, – но ведь это лишь часть правды, верно? Ты не просто “вспоминала”, что он обещал убедить Ахилла; ты удостоверилась, что и все остальные об этом не забыли. В особенности Ахилл. Пожелания мертвых имеют огромное значение для живых, тем более если умерший был так же любим, как Патрокл. Ну же, признай это! Ты пыталась устроить свое замужество».

Вот еще! Ахилл только что объявил во всеуслышание, что желал моей смерти!

«Нет, но ты попытала счастья, верно? Как ты дошла до этого? Этот человек убил твоих братьев и твоего супруга, сжег твой город, уничтожил все, что было тебе дорого, – и ты готова была стать ему женой? Не понимаю, как ты могла помыслить о таком».

Наверное, потому что вы никогда не были в рабстве. Уж если так хочется прицепиться к чему-то, отчего бы не спросить, почему я преподношу это как нечто общее? Наша скорбь, наши утраты. Не было ничего нашего. Я сидела у ног Патрокла и сознавала, что утратила лучшего друга, какой у меня был.

* * *

Порой ночами я лежу без сна и спорю с голосами у себя в голове.

Пир в чертоге Агамемнона продолжался до поздней ночи, но Ахилл ушел еще до полуночи. Эту ночь он снова провел рядом с Патроклом, свернувшись на досках у его носилок.

Я чувствовала, что воины встревожены. Патрокла уже следовало предать огню, вынуть из пепла кости и захоронить, совершив молитвы и возлияния во имя богов. У греков – как и у троянцев – обычай велел сжигать тело перед закатом на следующий день после смерти, но Ахилл по неведомым причинам решил, что с похоронными обрядами нужно повременить. Возможно, он надеялся, что с гибелью Гектора – думаю, он не сомневался, что убьет его, – и собственная смерть не заставит себя ждать, и тогда их с Патроклом сожгут на одном костре. Он хотел бы этого.

На следующий день Ахилл поднялся до рассвета и облачился в доспехи. Сработанные столь искусно, доспехи совершенно не стесняли движений, словно на нем была одна лишь туника. Я столкнулась с ним в тесном проходе между спальнями и залом. Глаза его были налиты кровью, но сам он выглядел спокойным и собранным, как ястреб, готовый ринуться на свою добычу.

Лишь на краткий миг его дух был поколеблен. Ахилл уже подступился к колеснице, но увидел Автомедона на месте возничего и невольно отступил – столько лет это место занимал Патрокл… Однако он быстро оправился. Автомедон подал ему руку, но Ахилл не принял помощи и сам запрыгнул в колесницу. Алким, пошатываясь от тяжести, поднес ему щит.