Безмолвие девушек - Пэт Баркер

Когда она появилась, воцарилась тишина. Те, кто остался снаружи, закрывали глаза руками или отворачивались, оставляя богиню наедине с сыном.

В чем дело?

Что случилось?

Где болит?

Старые вопросы. Те, что она задавала всякий раз, когда он приходил в слезах с царапиной на колене или синяком на лбу. Любая ссадина напоминала ей о его смертности. Нельзя сказать, что ее непрестанные утешения были ему в тягость, и все же это нередко сердило его. Какая же мать оплакивает своего сына с самого дня его рождения? Он вырос, обласканный ее скорбью. Он был сильным и здоровым – до тех пор, пока она не ушла, – но это не имело значения. Ничто не могло утолить ее печали.

Что случилось?

Этот печальный голос, солоноватый запах от ее рук, когда она привлекает его к себе. И он больше не в силах сдерживаться: смерть Патрокла – его вина, потому что ничего этого не случилось бы. Он должен быть там, в этих доспехах. И даже теперь воины, не такие искусные в бою, как он, пытаются помешать Гектору затащить тело Патрокла за ворота Трои. Другие гибнут, чтобы защитить тело его друга от осквернения, в то время как он сидит здесь, бесполезный и никчемный.

Но довольно. Этого не изменить. Теперь он желает одного: разыскать и убить Гектора.

Но когда ты убьешь Гектора, то скоро и сам погибнешь.

– Думаешь, меня это заботит? Только это и придает мне сил – мысль об убийстве Гектора. Когда он будет мертв, собственная смерть уже не устрашит меня.

Ты не можешь сражаться без доспехов.

– Почему нет? Если я все равно умру?

Но она, конечно, права. Без доспехов он может погибнуть, так и не добравшись до Гектора.

Воздержись сегодня от мести. Завтра на рассвете я преподнесу тебе доспехи, выкованные богами.

И она уходит в море, погружается в волны. Еще мгновение ее черные волосы распластаны по поверхности – и вот она исчезает.

Он ожидает знакомого чувства утраты, но в этот раз ничего не происходит. Возможно, боль от утраты Патрокла пересиливает все прочие печали.

* * *

В следующие несколько часов он глух ко всему и не чувствует собственного тела. Смотрит на свои руки, лежащие на столе, и не в состоянии разделить плоть и древесину. Снова и снова представляет, переживает в галлюцинациях тот миг, когда вонзит меч в горло Гектора. Всякий раз он трясет головой, как бык, возвращая себя к действительности. У него отличная память, он многое помнит еще с детства, но эти несколько часов после смерти Патрокла так и останутся подернутыми пеленой.

Без доспехов он словно улитка без раковины. Бесполезен. Но потом он понимает, что все-таки может кое-что сделать. Взбирается на вал, что высится надо рвом, и, запрокинув голову, издает свой боевой клич. Крик разносится над равниной и долетает до самых ворот Трои. Женщины за ткацкими станками прерывают работу, раненые воины в лазарете переглядываются, и надежда оживает в их глазах, и Брисеида, сидя за длинным столом и растирая травы, с содроганием вспоминает тот день, когда впервые услышала этот клич под стенами Лирнесса.

На поле битвы греки, что сражаются за тело Патрокла, узнают этот клич и оборачиваются. Что же они видят? Могучего воина, стоящего на валу, залитого светом закатного солнца? Нет. Они видят саму Афину, простершую над ним свой сияющий щит, видят сноп пламени, бьющий высоко над его головой. О том, что видели троянцы, летописи молчат. Проигравшие исчезают в пучине веков, и их истории умирают вместе с ними. Трижды Ахилл кричал, и трижды отступали троянцы. На третий раз греки сумели забрать тело Патрокла и возвратить в свой лагерь.

По крайней мере, теперь ему есть чем заняться. Он может умаслить раны, омыть тело – несчастное тело, истерзанное мечами так, что удивительно, как оно не распадается на части. Кто-то обвязал челюсть погибшего полосой материи, и это ему не по душе, потому что Патрокл выглядит от этого слишком мертвым. Но Ахилл не возражает. Он знает, что так нужно. Обнимает тело Патрокла и качает на руках, чувствует отголоски тепла в груди и животе, но руки и ноги уже холодны. Приходит жрец и нараспев произносит молитвы, женщины плачут и бьют себя в груди, друзья хотят обнять его в утешение, но Ахилл стряхивает их руки. Ничто не поможет.

Не в силах больше выносить это, он отправляется к морю, но не входит в воду – возможно, впервые за всю жизнь. Он сохранит скверну на теле, не будет мыться и убирать волосы – не станет даже погребать Патрокла, – пока не увидит Гектора, лежащего у его ног.

* * *

Ахилл проводит эту ночь с Патроклом, свернувшись подле него – тело распластано на кровати, холодное и неподвижное.

* * *

Перед самым рассветом он уже ждет на берегу. Он не замечает ни жжения в глазах, ни боли под ребрами. Теперь это не имеет значения. Он нетерпеливо расхаживает из стороны в сторону. Иногда мать запаздывает, и порой изрядно. Ахилл никогда не питал уверенности, что она появится. Когда он был еще ребенком, случалось, что она обещала прийти – и не появлялась вовсе. Быть может, в этот раз будет так же…

Но вот она появляется, как всегда, неожиданно; выходит из моря – и несет новые, сияющие доспехи. Щит закинут на изящное плечо – позднее Алким и Автомедон, оба крепкие мужи, с трудом сумеют поднять его. Ради нее Ахилл делает вид, что ему нравятся и щит, и прочие дары, но в действительности он едва смотрит на них. Доспехи нужны ему, чтобы выйти на бой, и только; больше они ничего не значат для него. Фетида всхлипывает и обнимает его, он заставляет себя ответить на объятия, хотя ему не терпится распрощаться. От женских слез – пусть это даже слезы богини – ему сейчас никакого проку.

Война. Гектор. Теперь это все, что его заботит. И не знать ему покоя, пока Гектор не будет мертв.

Я услышала его прежде, чем увидела. Он вышагивал по берегу, созывая воинов на битву, и его боевой клич разносился над лагерем.

Раненые переглядывались, лежа на пропитанных по`том матрасах, и те из них, кто держался на ногах, поднимались и ковыляли к арене. Я проскользнула под пологом шатра и побежала к морю, где уже собрались сотни мужчин. Ярко светило солнце, ветер развевал его волосы, и да, на какой-то миг показалось, что его голова объята пламенем.

Все стекались к месту сбора, даже те, кто обычно оставался стеречь корабли. Одиссей, снова раненый, на этот раз в ногу, хромал, тяжело опираясь на копье. Последним явился Агамемнон: пораненная рука безвольно висела на перевязи. С его появлением воцарилась тишина.

Один из его глашатаев увидел меня среди других женщин и – очевидно, по приказу – схватил меня за руку и вытолкнул вперед. Меня трясло: утром ветер был еще холодный. Я смотрела себе под ноги, но чувствовала, как меня буравят взглядами. Где-то рядом заржала лошадь. Внезапно я поняла, что происходит, – Агамемнон хотел в последний момент преподнести все дары, обещанные Ахиллу. Он сдержал обещание, но всем было очевидно, что Ахилл готов сражаться просто так.