Последний рубеж - Федор Вахненко

– Где Шум?! – прорычал сержант.

– Чего?! – переспросил Карач, показывая на правое ухо. Не слышит. Неужели контужен?

Где-то на улице снова застрекотал автомат Калашникова. Крепко выругавшись, однорукий боец «Рубежа» вскинул автомат и показался в пустом оконном проеме.

«Двадцать два!»

– Где Шум?! – повторил Дзержинский, спрятавшись за стеной.

– Еще раз?! – переспросил Карач, снова указав на ухо. Прочитать слова командира по губам ему удалось с третьего раза. – Да наверху он! Гондурас гребаный! Пальнул мне прямо над ухом – и свалил, скотина!

Не теряя времени зря, черный-калека устремился к лестнице на второй этаж.

– Феликс! – кричал ему в спину подчиненный. – Феликс, прибей этого урода, слышишь?!

Приглушенный, далекий выстрел из СВД стукнул по измученным барабанным перепонкам сержанта. Рубежник пригнулся и споткнулся о валявшийся на полу кирпич, повиснув на ржавых, изогнутых перилах. В левом боку ощутимо кольнуло. Сморщившись, Дзержинский медленно поднялся, подволакивая ушибленную о ступеньку ногу. Вот же угораздило-то!

С улицы снова послышалась короткая очередь. Надо спешить, сказал себе однорукий. Спешить, пока противник не пристрелялся и не уложил его метко выпущенной пулей.

Оглянувшись через левое плечо, черный сдавил перила здоровой рукой – и устремился наверх. Вопреки его опасениям рядовой Шумейко оказался жив-здоров. Пулеметчик сидел на коленях, подальше от окон, и усиленно возился со своим РПК-74, громко матерясь. Подбежав к подчиненному, однорукий мигом понял, в чем причина: опять заклинило.

– Рация! – крикнул Дзержинский прямо на ухо своему бойцу. – Где рация?!

– Да пошел ты нахрен со своей рацией! – выплюнул Шум, с силой ударив по сдвинутому назад затвору ребром ладони. Безрезультатно.

– Где рация, мать твою?! – Сержант ткнул нерадивого рядового дулом АКСУ в висок.

Новая порция мата, заготовленная Шумейко для своего оружия, застряла в горле. По спине рубежника пробежал озноб.

– Если Иван сейчас не снимет этого гребаного снайпера, мы тут все поляжем! – распинался однорукий. – Ты меня слышишь?! Мы тут все поляжем, понял?! Поляжем нахрен! Только ты, ты этого не увидишь, понял?! Я тебя прямо щас пришью, если ты не скажешь, где эта гребаная рация!

– Да в рюкзаке, в рюкзаке она!

– Давай сюда! – скомандовал сержант. В тот же миг до ушей рубежников снова донесся отдаленный гул снайперской винтовки.

– Ложись! Ложись!!! – Дзержинский немедля бросился на холодный пол. Шум, напротив, остался неподвижен. Небрежно отшвырнув пулемет, он стянул с плеч рюкзак. Расстегнул молнию и принялся суетливо копошиться во внутренностях своей поклажи.

– Это не по нам, тащ сержант! – объяснил свои действия рядовой, протянув командиру рацию. Как ни странно, эфир больше не пестрил перебивавшими друг друга сообщениями – видимо, все черные уже оставили посты, разбежавшись по спасительным подвалам.

– Иванцов! – позвал сержант, вырвав маленькую радиостанцию из рук подчиненного. – Иванцов, твою мать, прием!

– Ва… шу, т… нт, – неразборчиво отозвалась рация.

– Сними его! – кричал однорукий, брызжа слюной на черный корпус. – Сними этого гребаного снайпера, пока нас тут всех не накрыло!

– Не… я в… вале… беги… в… воюете! – только и смогло передать барахлящее устройство. Но сержанту этих обрывков было достаточно.

– Дебил! – Дзержинский со всей силы швырнул прибор на пол. – Сука! Гондурас! Ушлепок! Он в подвале! В подвале, мать его! У нас этот гребаный подвал завален хрен знает чем, а у него – нет! У него все зашибись! Он уже в подвале! Ну какого? Какого хрена?!

Перевернувшись на спину, рубежник-инвалид зашелся в диком, безудержном хохоте под аккомпанемент редких автоматных очередей и гулких выстрелов СВД.

– Ой, трындец! – сквозь смех залепетал сержант. – Ой, трындец! Все по подвалам! Сука, все! Надо было к снайперам идти! Охрененная позиция! Просто охрененная!

– Ну тебя. – Разочарованно помотав головой, Шумейко поднялся в полный рост и подошел к дергающемуся в припадке командиру. Бесцеремонно пнув хохочущего калеку в лицо, рядовой снял с него автомат и зашагал к лестнице.

Уже через несколько минут трое бойцов «Рубежа» покинули дом с заваленным подвалом, надеясь, что прижимавшие их сталкеры либо спасались от «Выхлопа», либо просто подыскали другую цель. Впрочем, отдаленные звуки выстрелов подсказывали, что скитальцы не собирались никуда бежать – они просто продвинулись в глубь базы. Неужели их настолько не заботили собственные жизни?

К тому моменту, как Шум и остальные нашли себе укрытие, сержант Дзержинский уже пришел в себя. Зажимая хлещущий кровью нос, он нетвердо встал на ноги. Кроваво-красное, безоблачное небо утробно заревело раскатами грома. Пол под ногами однорукого черного заходил ходуном, как будто в Зоне ни с того ни с сего началось землетрясение. Но отчего-то рубежник знал: никакое это не землетрясение. Это его бросает из стороны в сторону из-за пробивающихся в незащищенную голову пси-волн. Попытавшись сделать пару шагов к окну, сержант запутался в собственных ногах и неуклюже свалился на колени, чудом не задев оставленный Шумом РПК. Пара тягучих капель крови из сломанного носа опустилась на пол. А потом…

Голову Дзержинского как будто вскрыли. Содрали скальп, срезали кусок черепа – и воткнули целую сотню маленьких иголок в еще живой, пульсирующий мозг. Глаза сержанта вылезли из орбит. Он хотел закричать, но кто-то словно сдавил его горло закованной в железо рукой, не позволяя выдавить из себя ни звука. Черный свалился на пол, задергавшись в конвульсиях. Казалось, что его мозг плавится внутри черепной коробки, кровавым кипятком стекая вниз. Казалось, что вот-вот из его ушей и глаз засочится темная, шипящая от высокой температуры субстанция, которая еще недавно помогала рубежнику принимать решения. Но, к счастью, длилось это недолго: уже через несколько секунд небо в который раз припугнуло население Зоны громом, и сознание сержанта Дзержинского потухло, словно перегоревшая лампочка.

* * *

«Выхлоп» ни для кого не проходил бесследно. Даже укрывшись под толстым слоем земли, рубежники на собственной шкуре ощущали, с какой силой бушует на поверхности пси-шторм. Рядовой Ершов забился в угол, конвульсивно суча ногами и держась за раскалывающуюся на части голову. Шумейко стоял на четвереньках, прижав подбородок к груди, и утробно, нечленораздельно выл. Караченко, прижавшись лбом к облупленной стене, закрыл глаза и истошно молился Зоне, чтобы этот кошмар закончился как можно быстрее. Все его тело тряслось, будто на плечах рядового лежала двухсоткилограммовая штанга, а дыхание стало тяжелым и прерывистым, как если бы черному не хватало воздуха. Четвертый обитатель подвала матерился во все горло, с безумными, стеклянными глазами царапая перетянутую жгутом ногу. Последний, пятый рубежник лежал на спине, практически не шевелясь, пока паутинки густой крови опускались с рассеченного при ударе о стену лба.