Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

– А наши дамы так с первого дня на бастионах, – торжествующе указал рукой Виктор на импровизированный перевязочный пункт – едва расчищенное от ядер сухое место, заставленное носилками, где, словно ожившие католические надгробия, склонялись на коленях сумрачные ангельские фигурки. – Не хотите ли поближе взглянуть на эти типажи?

– Не стоит и пробовать, – остановил его Илья, приобняв приятельски, но так, что Виктор задумался – не следует ли после этого вызвать штабс-капитана на дуэль.

Впрочем, может, и показалось.

– А что это, и впрямь монашеский орден? – прищурившись в сторону сестер, живо поинтересовался Филипп.

– Нет… – покачал головой Илья. – Не совсем. Но это очень занятые люди, и у них не следует путаться под ногами.

Возразить было нечего, но в силу необходимости оставить последнее слово за собой лейб-гвардии поручик таки заметил:

– И среди них полно дам высшего света и есть даже императорской фамилии. Это вам, знаете ли, не кринолины украшать бутафорскими ядрами…

– Но это парижанки… – не нашел, что ответить, Шарле.

Действительно, тогда патриотический подъем парижских дам выражался разве что в отделке вечерних платьев в горошек черных ядер и в моде на шинельное сукно, а порыв соратниц мисс Найтингейл не распространился еще на что-то большее, чем выносить горшки за ранеными в тыловых госпиталях.

NOTA BENE

Еще 5 сентября 1854 года в Петербурге, в день Воздвижения Креста Господня, в церкви Михайловского дворца была торжественно освящена община сестер милосердия, и уже на следующий день 32 сестры общины и группа врачей выехали на театр военных действий во главе с действительным статским советником Н. И. Пироговым.

Созданная по инициативе великой княгини Елены Павловны для оказания помощи раненым, община, по словам А. Ф. Кони, стала почином, которым «Россия имеет полное право гордиться… Тут не было обычного заимствования „последнего слова“ с Запада, а наоборот – будто Англия стала подражать нам, прислав под Севастополь мисс Найтингейл со своим отрядом».

Не вдаваясь в героизацию, заметим только с канцелярской сухостью – из 120 сестер Крестовоздвиженской общины, которые работали в осажденном Севастополе, 17 из них погибли. Что тут еще добавишь? Впрочем, к началу войны Екатерина Михайловна Бакунина, дочь бывшего губернатора Санкт-Петербурга и сенатора, была солидной светской дамой сорока лет, за плечами которой был только «опыт» (по ее же словам) «кисейной барышни», которой взбрела в голову «блажь» (по мнению родственников) немедленно отправиться на фронт. Однако попасть в ад оказалось весьма непростым делом. Ладно, родственники и «мненья света» – письменные просьбы в канцелярию великой княгини о зачислении в общину оставались безответными.

И все-таки когда в Крестовоздвиженской общине врачи обучали ее азам медицинского дела, то светская львица, боясь простудиться в холодном климате Петербурга, в больницу на занятия ездила в карете, вызывая немалое веселье хирургов. Но двоюродный брат, офицер Александр, лучше знающий ее характер и волю, однажды, в очередной раз рассказывая ей про Крым, про скопления раненых и тифозных, сказал: «Ведь я тебя знаю, тебе теперь еще больше захотелось туда».

И впрямь, испуганная живописанием братца, Екатерина Михайловна стала ежедневно посещать «самую гнусную» из московских больниц. Чтоб попривыкнуть, что ли? Далее авторитетнейшее мнение самого Николая Ивановича: «Ежедневно днем и ночью можно было застать ее в операционной, ассистирующей при операциях, в то время когда бомбы и ракеты ложились кругом. Она обнаруживала присутствие духа, едва совместимое с женской натурой».

И позже, не то приглашая, не то требуя возглавить общину, великий хирург пишет ей: «Не отговаривайтесь и не возражайте, здесь скромность неуместна. Я вам ручаюсь, Вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете ее значение, ее сестер, ход дел, в Вас есть благонамерение и энергия. Не время много толковать – действуйте!»

Осажденный Севастополь,

заведение мадам Блаумайстер

– Вот к ней вам и следовало обратиться в первую голову! – бросил в сердцах Илья скомканную салфетку в разоренную яичницу с салом – с недавних пор почти ресторанный изыск в заведении мадам Блаумайстер. – Именно к Екатерине Михайловне, а не к «его интендантскому превосходительству», зажравшемуся на солдатской крови до такой вульгарной сытости, что клопу в глаза смотреть совестно, – закончил он уже не так раздраженно, заметив, как нахмурилась Юлия.

– Вы думаете? – сердито вскинула она одну бровь.

– Я знаю, – перебил ее Пустынников. – Я знаю, что Николай Иванович[94] на заведование складами поставил одних только сестер Крестовоздвиженской общины и вообще называет их единственным средством нравственного контроля администрации. Только с ними не могут договориться наши интендантские, только их не могут «взять в долю», а Екатерина Михайловна тут не последняя скрипка!

– Наслышана, – тихо, но затвердевшим голосом вставила, в свою очередь, Юлия. Она, наконец, полностью обернулась и, по-прежнему не глядя в глаза штабс-капитана, усмехнулась краешком губ. – Просто не хотелось смущать барышень приличных фамилий, навязывая им в компаньонки уличных девок.

Илья досадливо поморщился, вынимая из кармана резаную бумагу для курения.

NOTA BENE

Такая «прогрессивная» война

Восточная война стала для европейской цивилизации войной прощания с XVIII веком. Войной нового вооружения, новых тактик и технических новинок. Но кроме массового применения ракет, телеграфной связи, железной дороги и фоторепортажей о ходе боевых действий Крымская война внесла много перемен и в быт, культуру Европы. В частности, манера, подхваченная европейцами у турецких солдат, набивавших табаком либо бумажный патрон пули «Минье», либо газетный обрывок, – общеизвестная козья ножка, или самокрутка, – стала прародительницей нынешних сигарет. Уже вскорости был начат выпуск специальной «курительной» бумаги, папиросных гильз, а немногим погодя и машинок для делания сигарет или набивки папиросных гильз табаком…

* * *

– Барышни приличных фамилий ничуть не смущаются червей из ран выковыривать, так что переживут и вашу благотворительность, – вновь нетерпеливо махнул Илья половому, но тот так и не шелохнулся, хоть и оставался в угодливой позе: «чего изволите-с?»

Юлия задумчиво тронула край губы мизинцем, будто подправив выражение своей обычной, даже легендарной, невозмутимости.

– Так и мне, признаться, изрядно плевать на пикантность положения, – пожала она плечами под красным плюшем отложного воротника. – Только не хочется делать афишу к благородной акции светских патриоток.

Илья, пытавшийся все это время привлечь внимание полового, вдруг прекратил махать салфеткой, обернулся, озадаченный:

– Да вы тщеславны, Шахрезада? – с ироническим удивлением протянул штабс-капитан, подкуривая самодельную сигаретку. – Вы ревнуете? Не хотите, чтобы акцент был сделан на снисходительном великодушии сестер, а не на подвиге ваших товарок? – прищурился он, туша воспламенившийся кончик.