По колено в крови. Откровения эсэсовца - Гюнтер Фляйшман

— Они видят в нас освободителей от большевизма. Коммунисты обратили их в нищету. Вот они и рады без памяти! И желают нам скорой победы!

Теплая встреча убедила меня, что и я причастен к справедливому освободительному акту. Люди, и пожилые, и молодые, махали нам шапками, улыбались нам. Чем эти люди отличались от моих родителей? Разве можно их обвинять в том, что они просто хотели жить лучше? Дети тоже не скрывали радости, улыбались нам. Я искренне верил, что участвовал в освобождении жителей этих районов от оков большевизма.

Позже колонна застопорилась около контрольно-пропускного пункта. Рядом прямо на траве стоял стол, за которым сидели офицеры. Когда наш «Опель Блиц» замедлил ход, я разглядел нарукавные нашивки частей «Мертвая голова». Офицеры этих частей разительно отличались от Кюндера и от Дитца. Они будто излучали силу и власть. Выглядели они как на параде — подтянутые, ухоженные, в отлично подогнанной и выглаженной форме. Наши офицеры по сравнению с ними казались замухрышками — небритые, в измятой, запыленной форме. Но появление офицеров из «Мертвой головы» вблизи передовой я объяснить не мог. Да и никто из наших не мог.

Продвижение колонны замедлилось. Примерно в километре от контрольно-пропускного пункта мы заметили на обочине дороги группу солдат полиции СС. У большинства через плечо висели автоматы МР-40, и вообще они больше походили на офицеров — в опрятной, подогнанной форме, они явно явились сюда не с передовой. Проехав еще метров 500, мы по обеим сторонам дороги увидели виселицы из врытых в землю свежеотесанных бревен. Их было штук 50 на каждой стороне, и на каждой болтался повешенный. Мы будто следовали через туннель из виселиц. И что самое странное — среди повешенных мы не увидели ни одного военного. Все сплошь гражданские! Справа от дороги на виселицах я вдруг с ужасом узнал среди казненных отца Деметриуса и Рахиль. Лёфлад тоже заметил их, я понял это по его кивку. Ведь это он видел, как отец Деметриус и Рахиль разговаривали с русскими военными. Уж не собирались ли они перестрелять нашу группу, как только мы вернемся к ним в лагерь?

Брустман сидел с винтовкой между колен, вцепившись в ложе ствола. Он сидел, опустив голову, и из-под козырька каски не мог видеть открывшейся нашему взору картины.

Крендл уже полез за фотоаппаратом, но я вовремя остановил его. Ни к чему было снимать виселицы и повешенных. Я инстинктивно понимал, что в этом было нечто постыдное. От повешенных нас отделяли считаные метры, и я запомнил остекленевший мертвый взор Рахили. Не выдержав, мы с Детвайлером отвели глаза от ужасного зрелища, и случайно наши взгляды встретились. Мы неловко улыбнулись друг другу, как бы говоря, мол, не наша это с тобой вина.

Зверская расправа с отцом Деметриусом и Рахилью надолго запала мне в душу, взбудоражила совесть. Ведь эти люди вполне лояльно отнеслись к нам, помогли нам. Тогда я понял, что, если ты подался в партизаны, тебе уготована нелегкая участь балансировать на опасной грани, наЯЬдясь между двумя воюющими сторонами. У меня не хватало совести обвинить отца Деметриуса и Рахиль в том, что они вели двойную игру, пытаясь угодить и нам, и своим. Жители только что оставшейся позади деревни, забрасывавшие нас цветами, угощавшие вином, были простыми людьми, и наш долг состоял в том, чтобы защитить их. В чем можно было обвинить этих простых людей? В том, что они поддались страху, видя, какую угрозу представляет для них большевизм? Что им еще оставалось? Разумеется, подчиниться сильному. Вот они теперь и подчинились нам. Я только не мог понять, почему именно нам, немцам, понадобилось брать на себя роль сильного. Да, я знал, помнил наши пропагандистские клише, утверждавшие, что, мы, дескать, «раса господ», и что мы были наделены правом распоряжаться судьбами «Untermenschen», всяких там «недочеловеков». Но и это не могло служить ответом на мучивший меня вопрос о том, как поступать с теми, кто волею случая оказался между двух противоборствующих сторон. Ведь они поневоле брали на себя роль слуги двух господ хотя бы ради того, чтобы выжить. Я не сомневался, что это прекрасно понимали и наши офицеры, не говоря уже о наших политиках. Как не сомневался и в том, что они ни за что не допустят подобного статуса-кво. Спору нет, армия обязана противодействовать попыткам разного рода партизанских объединений воспротивиться ей. Но каковы должны быть формы этого противодействия? В этом-то и загвоздка. Тогда я впервые столкнулся с ситуацией, когда мера противодействия, причем в самой жестокой ее форме, была применена к гражданским лицам. Это было для меня отнюдь не просто, поскольку всего за трое суток до этого мне выпало общаться с двумя из нескольких десятков повешенных и даже делить с ними скромную трапезу.

В конце ряда виселиц был вырыт ров, куда были свалены тела погибших русских солдат. Приглядевшись, я понял, что они лежали рядами — словно их сначала группами подводили к краю рва, а потом расстреливали, чтобы тут же подвести следующую. Неподалеку от рва стояли солдаты полиции СС и прямо из горлышка заливали в себя спиртное. Когда наша колонна увеличила скорость, они и ухом не повели. Тут кто-то дотронулся до моего плеча. Повернувшись, я увидел Детвайлера. Он показал пальцем назад. Посмотрев туда, куда показывал мой сослуживец, я увидел, как солдаты полиции СС конвоируют ко рву очередную группу — гражданских. Мужчины, женщины и дети послушно шли с поднятыми руками. Я спросил себя: и это тоже партизаны? Как они могли быть ими? Какое преступление совершили они, чтобы их приговорили к смертной казни без суда и следствия? Наша колонна удалялась, но я успел разглядеть, как солдаты полиции СС стали разделять обреченных на группы — мужчин направляли в одну сторону, женщин — в другую. Потом стали отрывать детей от матерей. Мне показалось, что сквозь гул моторов я слышу крики.

Потом следовавший за нами «Опель Блиц» закрыл обзор, и наша колонна стала спускаться по насыпи. Сквозь шум моторов я разобрал, как наши бойцы делились впечатлениями об увиденном. Брустман по-прежнему сидел, уставившись в пол. Крендл, Детвайлер и я откинулись на борт «Опеля». Фриц обратился к сидевшему рядом солдату, тот тут же дал ему сигарету. До сих пор я не видел, чтобы Крендл курил, хотя исправно забирал полагавшееся ему табачное довольствие. И в том, что Фриц Крендл закурил, было нечто знаменательное. Видимо, он решил дымить из желания просто занять себя. А может быть, ощутил потребность хоть как-то отвлечься, отключиться от ужасов, невольным свидетелем которых он стал по пути из Итцыла.

Мы были наслышаны о Ковеле еще перед тем, как увидели его. Артиллерийские части вермахта окружили город и стали обстреливать его из 8,8-см орудий. Издали город походил на призрачный Парфенон. Поднимавшиеся над Ковелем столбы дыма повисали в небе гигантским балдахином. Грузовики остановились у позиций артиллеристов, вплотную подъехав к одному из расчетов 8,8-см орудий. Фельдфебель, старший расчета, восседал на удобном стуле, наверняка прихваченном в каком-нибудь из близлежащих домов. Сняв мундир и — заложив руки за голову, он с безмятежным видом сидел в каске, сапогах и штанах, будто созерцая спектакль. А расчет тем временем продолжал вести огонь.

Оберштурмфюрер Кюндер взад и вперед нетерпеливо прохаживался вдоль выстроившейся в ряд штурмовой группы В, словно лев в клетке.