Там, где горит земля - Александр Поволоцкий

Поволоцкий немного подумал и вычеркнул «заканчиваются», вписав «погибают». В задумчивости постучал стилосом по столу и добавил:

«Пораженчество страшнее всего. Шпиона можно разоблачить, вора и труса — запугать. Но чем напугаешь того, кто в душе уже умер и ждёт только завершающего удара от судьбы? Как писал Юдин – «не умирай, пока жив». Моряки, умершие прежде смерти — они погибали на шлюпках, имея запасы всего. Садились и умирали — апатия вплоть до затухания основных физиологических потребностей».

Лист лёг на тощую стопку собратьев, покрытых мелким убористым почерком. Вопреки расхожему мнению о неразборчивом почерке врачей, Поволоцкий писал очень четко и аккуратно, как будто на машинке печатал.

Теперь все эти умные слова следовало упорядочить, рассортировать и изложить в более академической манере. Но мысли плыли в голове как мухи в патоке, ленивыми зигзагами. Сказывался недосып и переутомление, хирург дошёл до того порога, когда измождённый бдениями и работой разум уже бесполезно подстегивать. Особенно много сил выпило вчерашнее совещание ведущих хирургов госпиталей по проблемам разнообразных преступных увечий. Обсуждение вышло тяжелым, нервным.

Прежде военным медикам практически не доводилось заниматься самоувечьями, поскольку в армию шли добровольцы. Но после начала настоящей индустриальной мясорубки и введения массового призыва неизбежно появились те, кто всеми силами старался избежать фронта, как до отправки на войну, так и в процессе службы.

Беглецы от солдатской лямки были изобретательны, и какое‑то время выигрывали у армии, но, как выразился однажды Иван Терентьев «государство в прогаре не останется». После поражений лета шестидесятого года на симулянтов и уклоненцев обрушилась вся сила репрессивного аппарата.

Одним из «верняковых» способов «спрыгнуть с броневика» считались автомобильные аварии. Солдаты в увольнительных и призывники устраивали массовые столкновения, калечились сами и сбивали прохожих, надеясь попасть в больницу или тюрьму. В ответ всех выживших участников стали отправлять сразу на передовую, с заменой уголовного наказания бессрочной службой в специальных ротах, которые не зря прозвали «смертными». Полиция быстро констатировала, что число ДТП в стране практически сошло на нет.

[Описанный метод бегства от военной службы (как и противодействие) действительно использовался, во время ирано–иракской войны.]

Армию захлестнула эпидемия самострелов и «голосований», когда солдаты выставляли из‑за бруствера руки, надеясь на ранение и госпиталь или даже комиссию, если «повезет». Ответ так же был суров – смерть–рота или расстрел перед строем.

Многие военные врачи считали «неэтичным» выносить какие бы то ни было суждения о том, было ли ранение боевым, случайным или умышленным, а следователи свято верили в способность врача дать точное заключение. Приходилось разъяснять медикам, что их долг — помогать в расследовании, а следователям, что эксперт может лишь оценить обстоятельства и дистанцию ранения.

Жизнь военных медиков и так оказывалась сверхтяжелой. Помимо утомительной и ответственной работы им регулярно приходилось сталкиваться с недоверием или даже открытой агрессией со стороны пациентов. А испуганные, отчаявшиеся люди, к тому же подвергнувшиеся травматическому воздействию на психику, были готовы поверить в любой бред. Распространялись слухи, что в госпиталях врачи–дьяволиты умышленно замаривают раненых. Одновременно по секрету передавались «верные способы лечения», наподобие «засыпать рану порохом и поджечь». Так что к многочисленным заботам хирурга–консультанта прибавилась ещё одна – измыслить что‑нибудь для снижения психологической нагрузки на больных и медиков. И никаких внятных решений не просматривалось. Единая доктрина лечения указывала, как исцелять телесные раны, но никак не могла помочь с врачеванием душ. И Александр уже прозревал очень тяжелые проблемы, когда подавленная агрессия и военные страхи неизбежно начнут проявляться в мирной жизни. Война во множестве плодила не только мертвецов и калек, но и психопатов, чьи души навсегда оставались на поле боя.

Поволоцкий тоскливо посмотрел на приколотый к книжной полке листок, на котором от руки было написано:

«взвод — санинструктор

батальон — санвзвод, фельдшер и носильщики

полк — санрота

дивизия — медсанбат

армия — n приданных подвижных полевых госпиталя (3 хирургических, по одному на дивизию, плюс терапевтический и инфекционный)»

Очень захотелось снова увидеть Анну Лесницкую. Удивительная все‑таки женщина, сочетавшая чисто мужскую прямоту и решительность с женственностью и загадочностью. Но, к сожалению, после памятного обеда в офицерской столовой, они разъехались по разным делам. Анна оставила адрес «до востребования», и хирург трижды писал ей, но скорее для самоуспокоения, не особенно доверяя полевой почте.

Очередной приступ сонливости почти отключил его, как электрическую игрушку, и медик едва не выколол себе глаз стилосом.

«К черту$1 — решил Александр. – «Сейчас лягу и буду спать до утра. А потом – с новыми силами за работу!».

Диванчик «на полторы задницы» не предназначался для сна, но медик кое‑как разместился на нем, скрутившись и изогнувшись. Он закрыл глаза, предвкушая, как блаженный сон сейчас подарит заслуженный отдых, и в тот самый момент, когда окружающие звуки расплылись, отодвигаясь куда‑то вдаль, в дверцу автобуса решительно постучали.

— Кто там? — сонно спросил Александр.

Вместо ответа постучали сильнее. Донёсся сварливый, рассерженный голос шофера, выговаривающий невидимому гостю по поводу нарушения докторского покоя. Тот отвечал что‑то неразборчивое, странным голосом, с раскатистым и одновременно грассирующим «р».

Иностранец?

Поволоцкий чертыхнулся и полез с дивана, едва не сбросив локтем со стола черновик доклада.

Обладатель специфического акцента оказался высоким, даже выше Александра, тощим и огненно–рыжим, лет сорока, может быть даже меньше. Но первым, что отметил Поволоцкий, был просторный белый халат–накидка с большим красным крестом. От вида такой экзотики, давно вышедшей из употребления в нормальной армии, хирург на несколько мгновений впал в ступор. Гость же в свою очередь онемел, увидев заспанную и бородатую физиономию, недовольно воззрившуюся из открытой двери. Шофер, узрев патрона, решил, что дальнейшее уже не его забота, и покинул сцену.

— Коллега! – рыжий стукнул по дверце, которую украшал такой же красный крест, только поменьше. – Может быть, вы объясните? Мне приказали в двадцать четыре часа «добыть» краску — она у вас под землёй, как нефть, что ли? — и покрасить фургоны в защитный цвет! У меня поинтересовались, обучены ли мои санитары борьбе с бронеходами! Мне выдали вот эту книжечку, — он махнул серой брошюркой, в которой Александр узнал «Указания по военно–полевой хирургии». — Сказали, прочтите и действуйте по ней! Я доктор философии в травматологии, пишу диссертацию по радиологической медицине, а мне дают брошюру для… я не знаю, для дрессированных медведей, что ли? И у меня, начальника лазарета, нет вообще никаких полномочий! Сказали, езжайте на ГОПЭП, туда сейчас Вол уехал, он всех в две шеренги строит, вас тоже построит. Укажет место и под страхом расстрела прикажет работать, где указано. Кто такой Вол и где его найти?