Арбузный король - Дэниел Уоллес

Летняя жара в Эшленде усугублялась высокой влажностью. По утрам гнус плотными тучами висел в воздухе, а ночные атаки москитов отличались особо изощренной жестокостью. Я очень много — гораздо больше обычного — передвигался пешком; подобные упражнения при моей колченогости стали причиной странных пульсирующих болей в паху, из-за которых я порой просыпался по ночам и, проснувшись, думал о сексе. В Эшленде вся жизнь вертелась вокруг секса, занятие либо незанятие которым могло иметь самые серьезные последствия. И вот я думал о сексе и о людях, которые занимались сексом с другими людьми, а также о людях, которые занимались сексом с моей мамой. Об Игги в том числе. И еще я думал о себе, никогда ни с кем сексом не занимавшемся. В спальне при лунном свете я взирал на свой пенис, увы, представлявший собой жалкое зрелище: маленький, вялый, никчемный. Ни разу ему не случалось набухнуть и отвердеть в присутствии женщины, как это, насколько я знал, происходит со всеми нормальными пенисами. Я знал, что в жизни каждого мужчины должен настать момент, когда его член берет верх над его мозгами и сердцем: именно это и называется возмужанием. Со временем мужчина научится координировать действия всех трех упомянутых органов. Но для меня это все было покрыто мраком неизвестности. Не то чтобы я не пытался рассеять этот мрак — у меня были такие возможности, но все попытки оказывались безуспешными. Причем я не мог сетовать на недостаток желания, но оно присутствовало лишь в мозгах и сердце, тогда как ниже — никакой реакции. Возможно, мама оставила мне некое генетическое послание или как-то запрограммировала мое подсознание, с тем чтобы я не пошел по ее стопам. Или чтобы я не вступил на эту стезю преждевременно.

Вернувшись однажды вечером в дом миссис Парсонс, я застал в ее гостиной нескольких женщин, чьи силуэты виднелись на фоне опущенных штор у дальней стены. Та часть комнаты была затемнена, и разглядеть их толком я не мог. Миссис Парсонс оттащила меня в угол и прошептала на ухо:

— Эти женщины пришли к тебе, Томас.

— Ко мне? Зачем?

— Так, ничего особенного. Они просто хотят пообщаться. Причем сам ты можешь ничего не говорить. Только слушай. Смотри на них и слушай. Если кто-то из них тебе приглянется, подай знак — просто слегка кивни. А если какая-то женщина не понравилась, отрицательно покачай головой, вот и все.

— Но зачем все это нужно? — спросил я.

— Это часть фестивального ритуала, — сказала она. — Таким образом ты поможешь нам… подскажешь нам выбор королевы.

— Но я совсем не уверен, что буду участвовать в фестивале.

— Не уверен? — Она усмехнулась. — Сейчас уже поздно об этом думать.

— Миссис Парсонс…

— Присядь вот здесь. — Она усадила меня в просторное кресло, после чего женщины поочередно стали выходить в круг света посреди комнаты.

— Привет, — сказала первая из них.

Это была девчонка моего возраста, или еще моложе, с длинными каштановыми волосами, в лифе с завязками на шее и спине, подрезанных выше колен джинсах и резиновых шлепанцах.

— Меня зовут Бекки, — сообщила она, не вынимая изо рта резинку. Дальше возникла пауза, как будто это было все, что она изначально планировала сказать, в остальном полагаясь на вдохновение. — Жарковато нынче, ты согласен? Жа-ри-ща. Даже в самый темный час ночи. — Она протянула мне руку для пожатия и тут же отдернула, едва я до нее дотронулся, дуя на пальцы и делая вид, что обожглась. — В такую жару нельзя даже соприкоснуться, сразу же начинаешь потеть. Впрочем, я не против пота, если только потеешь, занимаясь чем-нибудь приятным. Понимаешь, что я имею в виду? Но в остальном эта жара — настоящее бедствие. Бедст-ви-е. А дальше будет еще жарче, вот увидишь. Скоро люди уже не смогут говорить ни о чем другом. «Вы еще не изжарились?» — будут говорить они вместо приветствия. Или: «На этом тротуаре впору готовить яичницу». Или: «В аду небось прохладнее». А какой-нибудь шутник обязательно скажет: «Ну и жара: я только что видел, как два дерева подрались из-за кусочка тени». За лето ты семьсот раз услышишь здесь эту шутку и под конец будешь готов покончить с собой каким-нибудь особо зверским способом, лишь бы не слышать ее в семьсот первый раз.

Она встала прямо передо мной и повернулась вокруг своей оси, чтобы я мог оглядеть ее со всех сторон.

— Не так уж плохо я смотрюсь, как по-твоему? — спросила она. — Во всяком случае, не хуже многих других. Мои знакомые считают меня легкомысленной и доступной, чем они порой и пользуются. Может быть, я и впрямь доступнее некоторых, но в то же время держу себя строже, чем кое-кто другой. Лично я не считаю себя такой уж доступной, но порой меня заносит, как на крутом повороте, когда начинает гореть резина — это не та резина, о который ты сейчас подумал, гадкий мальчишка!.. Так вот, значит, порой меня заносит, и я теряю контроль над собой — будь что будет!

Она начала медленно водить указательным пальцем вверх-вниз от своего уха до ключицы, и капельки пота быстро покатились по проделанной таким образом дорожке.

— Когда парень гладит меня вот так, — продолжила она, — когда я чувствую прикосновение его губ и его маленького… маленького языка, я просто теряю рассудок. — Она сменила тон, словно произнося цитату. — «Больше она ничего не успела сказать. После этого все произошло слишком быстро. Это было какое-то исступление страсти». — Она сделала шаг в мою сторону; ее пальцы сместились ниже, плавно скользя по груди. — В эти минуты я забываю о таких понятиях, как «правильно» или «неправильно», «можно» или «нельзя». Существуют лишь двое, которые вылезли каждый из своей раковины и сливаются в одного человека. Я думаю, в этом все дело: в слиянии. Когда двое становятся единым целым. Вот почему это так приятно. А это действительно очень… — она приблизилась еще на один шаг, — очень приятно.

Она посмотрела куда-то за мою спину — находившаяся там миссис Парсонс, как я понял, дирижировала всем этим спектаклем. Реакция режиссера Бекки не обнадежила.

— Полагаю, это все, — разочарованно вздохнула она и отступила обратно в тень.

Следующая женщина оказалась гораздо старше и выше ростом. Когда она вышла в круг света, я заметил морщинки в уголках ее глаз. Темные волосы были подстрижены коротко и небрежно, как будто над ними потрудились тупые ножницы парикмахера-дилетанта, а кожа ее была белой как мел.

— Меня зовут Джулия, — сказала она тихим голосом и улыбнулась. — Я отличаюсь от большинства здешних женщин. В этом нет ничего плохого — в том, чтобы не походить на других. У нас в Эшленде много своеобразных людей. Например, моя младшая сестра не ходит вертикально, а ползает по полу, как зверюшка. Возможно, у нее синдром хронической необучаемости. При этом она коллекционирует убитых ею красно-черных москитов. Она наполнила ими уже несколько больших банок. Это необычно, однако наши люди относятся с пониманием. На моей улице живет один любитель животных, который делает чучела из своих умерших питомцев и в погожий день выставляет их всех во двор — получается так, будто они резвятся на свежем воздухе. У него есть чучела собак и кошек, а также чучело длиннохвостого попугая, которое он сажает на ветку дерева. Мы ничего не имеем против такого чудачества. И еще у нас, конечно же, есть Игги Винслоу. Трудно найти человека, более непохожего на других людей. Он регулярно подстригает газон у дома одной давно умершей женщины. Мой отец по вечерам сидит в кресле с газетой или смотрит телевизор, а моя мать сидит на кушетке, листая поваренную книгу с намерением приготовить на ужин что-нибудь повкуснее, но в результате вся ее стряпня получается на один вкус. Эти двое никогда не разговаривают друг с другом… Так что у нас нет недостатка в своеобразных людях. Суть в природе моего отличия от других. Мне уже тридцать лет, но я никогда не знала мужчины, потому что все эти годы ждала твоего возвращения в город. Наши люди — особенно молодые парни — считают это чудачеством похлеще всех прочих. Их удивляет, как это можно беречь свою невинность для человека, о котором неизвестно, где он находится и появится ли он здесь вообще. Они, конечно, знают связанную с тобой историю, но в них нет истинной веры. А во мне она есть. И я ждала много лет. Интересно, что они думают теперь? Ведь я и есть та самая упоминаемая в предсказании «наименее вероятная» кандидатура — как раз потому, что я наиболее вероятна, ибо я истинно веровала. Я чиста, ибо я сберегла свою чистоту для тебя, Томас Райдер, сын Люси. Мы здесь потеряли все, что имели. Мы долго влачили убогое существование, смирившись с этим фактом. Мое самое первое детское воспоминание связано с фестивальным шествием, с проплывающими мимо платформами на кузовах грузовиков и грудами огромных, сочных арбузов. Это было у нас в крови, передаваясь из поколения в поколение. Что-то вроде наследственного инстинкта. Ты не представляешь, какие чувства мы все испытывали при виде Арбузного короля с этой коркой на голове и сухим стеблем в руке, когда он махал нам, проезжая по улицам города. Я хочу вернуть прежние ощущения. И я жду, когда ты посеешь в меня свое семя. Я так долго об этом мечтала, так долго ждала. Сделай это, пожалуйста.