Почему Гитлер проиграл войну? Немецкий взгляд - И. Петровский

При этом подход здесь должен быть весьма дифференцированным. Во-первых, власовское движение вначале в значительной мере было фантомом германской пропаганды, так как Гитлер и Гиммлер в высшей степени подозрительно относились к созданию русских подразделений. Когда, наконец, осенью 1944 года армия Власова была действительно сформирована, это было отчаянной попыткой предотвратить поражение с помощью средств, которые ранее категорически отвергались. Утверждение, что в целом от 800 000 до 1 000 000 советских граждан, которые, в той или иной форме служа немцам, делали это сознательно, по политическим убеждениям выступая против советского руководства [48], проходит мимо исторических реальностей. В гораздо большей степени следует подчеркнуть, что существовали весьма различные мотивы, которые заставляли отдельных военнопленных или гражданских лиц (значительная часть «добровольных помощников», служащих полиции по охране порядка и охранных команд вербовалась также из числа представителей гражданского населения) идти на службу к немцам в качестве добровольцев. Разумеется, были завербованные, главным образом в «ост-легионах», а позднее — в армии Власова, которые сознательно приняли решение вступить в борьбу со Сталиным — не в последнюю очередь те, кто ранее пострадал в ходе сталинских «чисток» [49]. Но гораздо большая часть «добровольцев» скорее всего видела в этом шаге единственную возможность избежать ужасной участи в лагерях для пленных и выжить. Это относится не только к 1941 году, но и к последующим годам [50]. Многие шли на это с самого начала с намерением воспользоваться первой же представившейся возможностью и перебежать к своим. Это подтверждает целый ряд случаев, когда целые «восточные подразделения» с оружием переходили на сторону партизан или Красной Армии. К осени 1943 года это достигло таких размеров, что большая часть «восточных подразделений» была передислоцирована в Западную Европу и на Балканы для борьбы с партизанским движением [51].

В западной литературе, а также благодаря Сталину (как показывает ожесточенное преследование «власовцев») политические шансы власовского движения часто сильно переоценивались. Политика истребления на оккупированных советских территориях, обращение с советским гражданским населением и военнопленными давно лишили это движение всякой массовой базы, прежде чем оно получило поддержку германского руководства. Не в последнюю очередь это подтверждается довольно ограниченным откликом на вербовку в армию Власова [52]. Соединения этой армии насчитывали к концу войны не более 50 000 человек, и лишь часть из них вообще использовалась в борьбе с Красной Армией.

Как в Советском Союзе обращались с собственными пленными, которые бежали из плена или были освобождены или репатриированы после войны, сегодня еще невозможно достоверно установить. Так как тема военнопленных принадлежала в Советском государстве к числу запретных, почти не существует исследований российских историков по этому вопросу. Насколько известно, обращение с пленными, которым во время войны удалось бежать к своим, не было одинаковым. Многие были расстреляны, так как их сочли вражескими шпионами, другие посланы в штрафные батальоны, где у них почти не было шансов выжить, а третьи, избежав серьезного наказания, были вновь включены в состав частей действующей армии. Следует подчеркнуть, что бежавшие пленные внесли решающий вклад в создание партизанского движения на оккупированной территории, при этом особо нужно отметить, что Сталин, в отличие от позднейшей официальной версии, отнюдь не допускал целенаправленной подготовки к партизанской войне [53]. Для советских военнопленных, которые встретили конец войны в лагерях, с репатриацией на родину страдания не кончились. В других странах пленные были встречены на родине со всеми почестями, были приняты меры, чтобы компенсировать им вынесенные лишения и облегчить включение в нормальную жизнь. Национальная лояльность немецких военнопленных в Советском Союзе никогда не подвергалась сомнению [54]. Вернувшись на родину, они могли рассчитывать на особое сочувствие со стороны немецкого населения. Даже в Японии, где, подобно СССР, сдача в плен считалась тяжелейшим преступлением, полное поражение страны привело к переосмыслению отношения к пленным. Так как без всяких условий капитулировала целая нация, индивидуальная капитуляция потеряла свой характер бесчестья.

Иначе было в Советском Союзе. Сразу же после капитуляции Германии Сталин приказал организовать при фронтовых армиях 100 «фильтрационных лагерей», в которых бывшие пленные, по 10 000 в каждом, должны были пройти проверку со стороны контрразведки «Смерш» [55]. У пленных, правда, создавалось впечатление, что они избегнут наказания: «Родина зовет!» — так называлась газета, издававшаяся для пленных, ожидавших в Германии своей репатриации. «Родина вас простила!» — могли они прочитать там. До 1 октября 1945 года было «профильтровано» 5,2 млн советских граждан — пленных, рабочих принудительного труда, но также и жителей оккупированной советской территории [56]. До сих пор неизвестно, каков процент тех, кто был приговорен к наказанию. Приговоры к смертной казни выносились, по-видимому, только высшим офицерам. Пленные, прошедшие проверку в «фильтрационных лагерях», по большей части, как кажется, были приговорены к 10 годам каторжных работ [57]. Тот факт, что вернувшиеся на родину вынесли в германском плену тяжелейшие испытания, ни в малейшей степени не повлиял на решение Сталина. Что при всем этом речь шла не об установлении индивидуальной вины каждого, видно из того, что те пленные, которые в роли лагерных полицейских сотрудничали с немцами и мучили своих же товарищей по плену, получили ту же меру наказания, что и их жертвы [58]. Но и те, которые избежали приговора и нового заключения в лагере, несли на себе клеймо; они подвергались особой регистрации и находились под подозрением у органов госбезопасности.

Весной 1957 года, после XX съезда партии, на котором Хрущев разоблачил преступления Сталина, осужденные были амнистированы и выпущены на свободу. К многим фактам «черной иронии» в их судьбе относится и тот, что еще в 1955 году, в связи с так называемой «аденауэровской амнистией», были амнистированы советские граждане, отбывавшие наказание в каторжных лагерях за сотрудничество с немцами [59]. Амнистия весны 1957 года не означала, однако, полной реабилитации бывших военнопленных. Вопрос о полной реабилитации рассматривался после XX съезда, но она так и не была осуществлена. Бывшие военнопленные хотя и вышли на свободу, но продолжали носить на себе клеймо. Их укоряли в том, что они «отсиживали время», «ели фашистский хлеб», не имея ни малейшего представления о том, что это означало в действительности. Как и во времена Сталина, пребывание в плену считалось пороком, который носители его старались скрывать. Вплоть до 80-х годов в официальных анкетах требовалось указывать даже пребывание в плену близких родственников [60].

После XX съезда партии некоторые советские историки приступили к пересмотру сталинистской концепции истории войны. Александр Некрич и поддерживавший его генерал в отставке Петр Григоренко в 1965 году выступили с резкой критикой официальной версии истории войны [61]. Они впервые в неприкрашенном виде показали подлинные масштабы поражений и потерь первого этапа войны, и впервые немногие читатели, которым удалось ознакомиться с их материалом, смогли узнать, что у солдат окруженных армий после героической борьбы не было никакого другого выбора, кроме капитуляции. Эта версия получила значительную поддержку у советских историков, однако вскоре при помощи партийного руководства вновь возобладала ортодоксальная линия. Книга Некрича была изъята из библиотек, ее автор и Григоренко были объявлены врагами общества и в конце концов были вынуждены эмигрировать.