Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем - Фил Найт

Что бы ни происходило, он никогда не терял самообладания. Даже в самом уязвимом положении, балансируя на грани срыва по моей вине где-нибудь на вершине темного лестничного пролета, он никогда не расставался со своей базовой философией: «Не смей жалеть меня. Я здесь, чтоб убить тебя».

(Однажды, когда я впервые направил его на отраслевую выставку, авиакомпания потеряла его инвалидную коляску. А когда они нашли ее, то оказалось, что ее рама была согнута, превратившись в крендель. Нет проблем. В своем изуродованном кресле Вуделл посетил выставку, отметил галочкой каждый пункт в своем списке обязательных дел и вернулся домой с широченной улыбкой на лице, означавшей, что миссия выполнена.)

В конце каждого такого вечернего поиска нового офисного помещения мы с Вуделлем всегда смеялись до колик в животе над нашим очередным фиаско. Большинство вечеров мы заканчивали в какой-нибудь забегаловке, чувствуя себя легкомысленно и вне себя от восторга. Перед самым расставанием мы часто устраивали игры. Я приносил секундомер, и мы смотрели, как быстро сможет Вуделл сложить свою инвалидную коляску и забраться с ней в свою машину. Как бывший спортсмен-бегун, он любил состязаться с секундомером, пытаясь побить свой личный рекорд (он равнялся сорока четырем секундам). Мы оба дорожили такими вечерами, тем легкомыслием, тем чувством общей миссии, и мы взаимно относили их к настоящему золотому фонду воспоминаний о нашей молодости.

Мы с Вуделлем были очень разными, и все же наша дружба основывалась на одинаковом подходе к работе. Каждый из нас находил удовольствие, всякий раз, когда это было возможно, в том, чтобы сосредоточить внимание на какой-нибудь небольшой задаче. Одна задача, говорили мы, очищает сознание. И каждый из нас был уверен, что эта небольшая задача, связанная с поиском более вместительного офиса, означала, что мы преуспевали. Мы продвигались вперед с этой штукой под названием «Блю Риббон», что говорило о глубоком желании в душе каждого из нас победить. Или, по крайней мере, не проиграть.

Хотя ни один из нас не отличался разговорчивостью, мы выявили в себе способность поговорить по душам. В те вечера мы говорили обо всем, раскрываясь друг перед другом с необычайной откровенностью. Вуделл рассказал мне в подробностях о своей травме. Если я когда-либо впадал в соблазн судить о себе слишком серьезно, история Вуделля всегда напоминала мне о том, что все может быть куда хуже. И то, как он справлялся с собой, для меня было постоянным, ободряющим уроком того, что такое настоящее достоинство, в чем главный смысл и как сохранить хорошее расположение духа.

Его травма не была типичной, сказал он. И она не означала конец всему. Он все еще чувствовал, все еще надеялся, что женится, заведет семью. Он также надеялся излечиться. Он принимал новый экспериментальный препарат, который дал обнадеживающие результаты при лечении людей, страдающих параличом нижних конечностей. Проблема была в том, что у препарата был чесночный запах. Иногда во время наших вечерних поисков офисного помещения от Вуделля так несло чесноком, будто из пиццерии «Старая школа», и я сказал ему об этом.

Я спросил Вуделля, был ли он — я заколебался, опасаясь, что не имею права спрашивать об этом, — счастлив. Он на какое-то время задумался. Да, сказал он. Он счастлив. Он любил свою работу. Он любил «Блю Риббон», хотя иногда испытывал неловкость из-за скрытой иронии. Человек, который не может ходить, продает вразнос кроссовки.

Не зная, что сказать на это, я промолчал.

Часто мы с Пенни приглашали Вуделля в наш новый дом на обед. Он был как член семьи, мы любили его, но мы также понимали, что заполняем пустоту в его жизни, компенсировали его потребность в кампании и домашнем уюте. Поэтому Пенни всегда хотела приготовить что-нибудь особенное к приходу Вуделля, и самым особенным блюдом, которое она могла придумать, была корнуэльская курочка плюс десерт, состоявший из бренди с ледяным молоком — она вычитала рецепт в журнале, — который погружал всех нас в одурманенное состояние.

Хотя куры и бренди делали серьезную прореху в ее двадцатипятидолларовом бюджете, Пенни просто не могла экономить, когда речь заходила о Вуделле. Если я сообщал ей о том, что на обед придет Вуделл, она рефлекторно выдавала: «Пойду за каплунами и бренди!» В этом было нечто большее, нежели стремление проявить гостеприимство. Она подкармливала его. Вынашивала как ребенка. Вуделл, я думаю, пробуждал в ней материнский инстинкт.

Я изо всех сил стараюсь все вспомнить. Закрываю глаза и переношусь в прошлое, но сколько ценнейших моментов, характеризовавших те вечера, бесследно и навсегда забыты. Бесчисленные разговоры, приступы смеха, когда перехватывало дыхание. Заявления, откровения, доверительные сообщения. Все они будто впитались в диванные подушки ушедшего времени. Помню только, что мы полночи просиживали, составляя каталог прошлого и намечая будущее. Помню, как мы по очереди говорили, какой была наша маленькая компания и какой она может стать, а какой она никогда не должна быть. Как бы я хотел, чтобы хотя бы в один из тех вечеров у меня под рукой оказался магнитофон. Или же дневник, как тогда, во время моей кругосветной поездки.

И все же я могу по крайней мере всегда вызывать в памяти образ Вуделля, сидящего в нашем кухонном уголке во главе стола, аккуратно одетого в синие джинсы, свитер с V-образным вырезом — его своеобразный отличительный маркер, натянутый поверх белой футболки. И всегда у него на ногах была надета пара кроссовок «Тайгер» с девственно чистыми, нестертыми резиновыми подошвами.

К тому времени он отрастил длинную бороду и густые усы, и я завидовал как бороде, так и усам. Черт возьми, шли шестидесятые, и я мог бы щеголять роскошной бородой. Однако мне постоянно приходилось наведываться в банк и просить денег. Не мог я выглядеть как бродяга, представ перед Уоллесом. Чисто выбритое лицо было одной из моих немногих уступок этому Человеку.

Мы с Вуделлем в конце концов нашли перспективное помещение под офис, в Тигарде, в южном пригороде Большого Портленда. Оно не было отдельно стоящим офисным зданием — такого мы себе позволить не могли, — а лишь частью помещения на первом этаже. Все остальное было занято страховой компанией Горация Манна. Притягательное, почти роскошное, это офисное помещение выглядело огромным шагом вперед, и все же я колебался. В тесном соседстве с дешевым баром таилась некая курьезная логика. Но страховая компания? С холлами, устеленными коврами, кулерами для воды и сотрудниками в строгих английских костюмах? Атмосфера была настолько консервативной, настолько корпоративной… То, что нас окружало, как я полагал, имело много общего с нашим духом, а наш дух — важнейший элемент нашего успеха, и я был озабочен тем, как может измениться наш дух, если мы вдруг разместимся в одном здании с кучкой «организационных людей» (существ антропологического типа, появившихся, согласно систематике американского социолога У. Уайта-младшего, в условиях господства крупных организаций. — Прим. пер.) и человекообразных роботов-автоматонов.