Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем - Фил Найт

Вообще-то один человек притормозил. Билл Туми, блестящий американский десятиборец, попросил несколько пар кроссовок «Тайгер», чтобы показать миру, что его купить нельзя. Однако у Борка не оказалось его размера. Как и кроссовок, подходящих для его спортивных дисциплин.

Бауэрман сообщил, что многие атлеты тренировались в «Тайгерах». Но фактически никто не был замечен в них во время состязаний. Одной из причин оставалось качество; пока «Тайгеры» немного уступали в нем. Но главной причиной, однако, были деньги. У нас не было ни гроша на спонсорские контракты для рекламного продвижения своего товара.

«Мы не банкроты, — сказал я Бауэрману, — у нас просто нет денег».

Он хмыкнул. «В любом случае, — сказал он, — было бы здорово, если б мы смогли платить спортсменам, а? На законных основаниях?»

В конце разговора Бауэрман сообщил, что на Олимпиаде он столкнулся с Китами. Мнение о нем у Бауэрмана сложилось невысокое. «Ни черта не смыслит в кроссовках, — проворчал он. — И уж слишком он прилизанный. Слишком самовлюбленный».

Меня стали беспокоить такие же подозрения. В его последних нескольких телеграммах и письмах я уловил нечто, что давало повод заподозрить, что он не тот человек, каким кажется, и что он далеко не такой поклонник «Блю Риббон», каким он рисовался во время моего последнего посещения Японии. Я нутром предчувствовал беду. Возможно, он готовился взвинтить наши цены. Я упомянул об этом Бауэрману и сообщил, что предпринимаю шаги, чтобы защитить нас. Перед тем как повесить трубку, я похвастался, что, несмотря на нехватку наличных или престижа, чтобы платить спортсменам за рекламу, у меня хватило средств, чтобы подкупить кое-кого в «Оницуке». У меня есть внутренний информатор, сказал я, человек, ставший моими глазами и ушами и следящий за Китами.

Я направил служебную записку с изложением всего, что мы обсудили с Бауэрманом, в адрес всех сотрудников «Блю Риббон» (к тому времени у нас их было уже около сорока). Хотя я и влюбился в японскую культуру и хранил свой сувенирный самурайский меч над письменным столом, я все же предупредил их, что японская практика деловых отношений сложна и запутанна. В Японии невозможно предсказать, что может предпринять ваш конкурент или партнер. Я отказался от попыток разгадать эту шараду. Вместо этого, написал я, я предпринял важные шаги, в результате которых, полагаю, мы будем в курсе происходящего. Я нанял шпиона. Он штатный сотрудник экспортного отдела «Оницуки». Не вдаваясь в долгое обсуждение того, почему я так поступил, лишь скажу вам, что я верю, что он заслуживает доверия.

«Вербовка шпиона может показаться вам чем-то неэтичным, но система шпионажа укоренилась и целиком принимается в японских деловых кругах. У них даже существуют школы промышленного шпионажа, аналогично тому, как у нас есть школы, где готовят машинисток-стенографисток».

В толк не возьму, что заставило меня так экстравагантно, так смело использовать это слово «шпион», разве что тот факт, что в то время персонаж Джеймса Бонда был страшно популярен. Не могу также понять, почему я, раскрыв так много, не выдал имени шпиона. А им был Фуджимото, которому я помог заменить пропавший велосипед.

Думаю, я где-то понимал, что рассылка такой служебной записки — ошибка, дикая глупость. И что я всю жизнь буду жалеть о ней. Думаю, я знал. Но часто мои действия оказывались такими же обескураживающими, как и японская практика деловых отношений.

Оба, и Китами, и г-н Оницука, присутствовали на Олимпийских играх в Мехико, после чего оба полетели в Лос-Анджелес. Я вылетел из Орегона, чтобы встретиться с ними на обеде в японском ресторане в Санта-Монике. Разумеется, я опоздал, и к тому времени, как я прибыл, они основательно накачались саке. Как школьники на каникулах. У каждого на голове было сувенирное сомбреро, и каждый вопил от радости.

Я пытался изо всех сил изобразить такое же праздничное настроение. Я не отставал от них, опрокидывая рюмку за рюмкой, помог им прикончить несколько блюд с суши и, в общем, побратался с каждым из них. Идя спать в своем гостиничном номере, я думал, надеялся, что у меня была просто паранойя в отношении Китами.

На следующее утро мы все вместе полетели в Портленд, для того чтобы они могли встретиться со всей командой «Блю Риббон». Я понимал, что в своих письмах в «Оницуку», не говоря уже о своих беседах с ее руководителями, я, возможно, переборщил с грандиозностью нашей «глобальной штаб-квартиры». И точно, я увидел, как Китами спал с лица, когда он вошел в наше помещение. Я также увидел, как г-н Оницука в смущении оглядывается по сторонам. Я поспешил извиниться. «Вам это может показаться небольшим офисом, — сказал я с натянутым смешком, — но из этой комнатушки мы управляем бизнесом внушительных размеров!»

Они смотрели на разбитые окна, на дротик, удерживающий оконную раму вместо полагающейся ручки, на разделительную стенку из фанеры, которая пошла волнами. Они смотрели на Вуделля в его инвалидном кресле. Они ощутили вибрацию стен от беснующегося музыкального автомата в соседней пивнушке «Розовое ведерко». В сомнении взглянули они друг на друга. Про себя я подумал: «Ну, собачье ты отродье, все кончено».

Чувствуя мое смущение, г-н Оницука ободряюще положил свою руку мне на плечо. «Все это… весьма мило», — сказал он.

На дальней стене Вуделл повесил большую красивую карту Соединенных Штатов и воткнул красные булавки везде, где мы продали пару кроссовок «Тайгер» за последние пять лет. Карта была усеяна красными булавками. На какой-то один душеспасительный момент она отвлекла внимание гостей от нашего офисного помещения. Затем Китами указал на восточную часть штата Монтана. «Нет булавок, — сказал он. — Очевидно, продавец здесь не делать работа».

Дни пролетали со свистом. Я пытался создать компанию и укрепить брак. Мы с Пенни учились жить вместе, учились объединить наши индивидуальности и идиосинкразии в единое целое, хотя мы оба были согласны, что на нее приходилась вся индивидуальность, а я был носителем своеобразности. Поэтому большему научиться предстояло ей.

К примеру, она усваивала, что я ежедневно трачу значительную часть времени, погрузившись в собственные мысли, вычищая в них червоточины, пытаясь решить какую-нибудь задачу или придумать некий план. Я часто не слышал, что она говорит, и даже если слышал, то спустя несколько минут уже не помнил.

Она усваивала, что я был рассеянным, что я мог поехать в бакалейную лавку и вернуться домой с пустыми руками, не купив того единственного, о чем она просила, поскольку всю дорогу туда и обратно я ломал голову над последним банковским кризисом или же над недавней задержкой поставки товара «Оницукой».

Она усваивала, что я все разбрасывал и терял, особенно важные вещи, такие, как бумажник или ключи. Мало того, что я не мог делать разные вещи одновременно, я еще упорствовал в том, чтобы добиться этого. Часто я просматривал финансовые разделы газет, обедая и сидя за рулем. Мой новый черный «Кугар» долго новым не оставался. Как мистер Магу из Орегона, я вечно врубался в деревья, столбы и бамперы чужих машин.

Она усваивала, что я не приучен к домашней жизни. Я оставлял крышку унитаза поднятой, оставлял одежду там, где сбрасывал ее с себя, оставлял еду на кухне, забывая донести ее до стола. Я был фактически беспомощным. Не умел готовить, заниматься уборкой и делать даже простейшие вещи для себя самого, поскольку я был напрочь испорчен мамой и сестрами. Проведя все те годы в комнате, предназначенной для прислуги, я, по сути, жил со слугами.