Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем - Фил Найт

Она засмеялась. «Если это послужит утешением, то скажу, что ненавидела его». В частности, она не могла подчиниться требованию учебного заведения, согласно которому каждый студент обязан пройти хотя бы один курс по ораторскому мастерству. Она была слишком застенчива для такого.

«Я понимаю, мисс Паркс».

«Зовите меня Пенни».

После обеда я подвез ее домой и встретился с ее родителями. «Мам, пап, это мистер Найт».

«Рад с вами познакомиться», — сказал я, пожимая им руки. Мы все уставились друг на друга. А потом на стены. Потом на пол. Хорошие погоды стоят, не правда ли?

«Ну, — сказал я, постучав пальцем по циферблату своих ручных часов и щелкнув своими резинками, — уже поздно, так что я лучше пойду».

Ее мать взглянула на настенные часы. «Еще только девять часов, — сказала она. — Ничего себе свиданьице».

Сразу же после нашего второго свидания Пенни улетела с родителями встречать Рождество на Гавайях. Она прислала мне открытку, и я принял это за хороший знак. Когда она вернулась, в первый же день, когда она пришла в офис, я вновь пригласил ее пообедать вместе. Было это в начале января 1968 года, в жутко холодный вечер. Вновь мы отправились в «Джейд Вест», но на этот раз я встретился с ней прямо в ресторане, и я здорово опоздал, приехав с экзаменационного совета «Бойскаутов Америки», на котором лучшим ребятам присуждали высшее звание «скаута-орла», услышав о котором она фыркнула: «Скаут — орел? Это вы-то?»

Я воспринял это как еще один хороший знак. Она чувствовала себя вполне раскрепощенно, чтобы подтрунивать надо мной.

В какой-то момент во время нашего третьего свидания я заметил, что мы оба стали держаться намного непринужденнее. Ощущение было прекрасное. Легкость в общении сохранялась, а в течение следующих нескольких недель наша раскованность стала еще глубже. Между нами возникло взаимопонимание, некое ощущение друг друга, нам удавалось общаться, не прибегая к словам. Как могут делать только два застенчивых человека. Когда она чувствовала смущение или неловкость, я ощущал это, я либо давал ей время, чтобы она справилась с этим сама, либо пытался расшевелить ее, в зависимости от ситуации. Когда же я сам начинал тупить, погружался в какой-либо внутренний спор сам с собой по поводу бизнеса, она знала, стоит ли ей слегка похлопать меня по плечу или же терпеливо выждать, пока я не приду в себя.

По закону Пенни еще не достигла возраста, когда ей разрешалось бы пить алкогольные напитки, но мы часто одалживали водительские права одной из моих сестер и отправлялись выпить по коктейлю в ресторан «Трейдер Вик» в центре города. Алкоголь и время творили чудеса. К февралю, ближе к моему тридцатилетию, она проводила каждую свою свободную минуту в «Блю Риббон», а все вечера — у меня на квартире. В какой-то момент она перестала обращаться ко мне как к мистеру Найту.

Случилось неизбежное — я привез ее домой на встречу с моими родителями. Мы все восседали за обеденным столом, ели приготовленной мамой тушеное мясо, запивая его холодным молоком, и делали вид, что не испытываем неловкость. Пенни была второй девушкой, которую я привел домой, и хотя она не обладала дикой харизмой Сары, то, что она имела, было лучше. Ее обаяние было естественным, неотрепетированным, и, хотя семейству Найтов, похоже, это понравилось, все же оно оставалось семейством Найтов. Мать ничего не сказала; сестры безуспешно старались стать связующим мостом с отцом и матерью; а отец задал серию зондирующих, тщательно продуманных вопросов о семье и воспитании Пенни, в результате чего он стал похож на нечто среднее между кредитным офицером банка и детективом уголовного сыска. Потом Пенни сказала мне, что атмосфера у нас дома была полной противоположностью тому, к чему она привыкла у себя, где за обедом каждый имел право высказываться, каждый мог смеяться и перекрикивать друг друга, в то время как собаки лаяли, а в углу орал телевизор. Я заверил ее, что никто не заметил, что она чувствовала себя не в своей тарелке.

После этого она привела меня к себе домой, и я убедился в правоте всего, о чем она рассказывала мне. Ее дом был полной противоположностью. Несмотря на то что он был грандиознее «усадьбы» Найтов, в нем царил бардак. Ковры были загажены всевозможными животными — немецкой овчаркой, обезьяной, кошкой, несколькими белыми крысами и гусем с дурным характером. И этот хаос был правилом. Помимо клана Парксов и их заполненного живностью ковчега, дом был притоном для всех детей, бродяжничавших в округе.

Я старался изо всех сил, чтобы казаться обаятельным, но, похоже, никак не мог установить с кем-либо двухстороннюю связь, ни с людьми, ни с животными. Медленно, старательно прокладывал я подходные пути к матери Пенни — Дот. Она напомнила мне тетушку Мейм — недотепистую, сумасбродную, вечно молодую. Во многом она осталась нестареющим девочкой-подростком, не воспринимавшей своей роли главы рода. Меня поразило, что она больше походила на сестру Пенни, нежели на ее мать, и действительно, вскоре после обеда, когда мы с Пенни пригласили ее составить нам компанию и пропустить стаканчик, Дот ухватилась за такую возможность.

Мы посетили несколько питейных заведений и закруглили свой обход, заглянув в бар в восточной части Портленда, работавший после полуночи. Пенни после двух коктейлей перешла на содовую, но не Дот. Та продолжала и продолжала принимать на грудь, и вскоре она уже срывалась с места, чтобы пуститься в пляс со всякими типами странного вида. Матросами и еще хуже. В какой-то момент она ткнула большим пальцем в сторону Пенни и сказала мне: «Давай избавимся от этой зануды! Она же балласт!» Пенни закрыла глаза руками. Я рассмеялся и расслабился. Я прошел тест у Дот.

Печать одобрения, полученная мною от Дот, обещала превратиться в актив несколько месяцев спустя, когда я захотел увезти Пенни с собой на целый уик-энд. Хотя Пенни проводила вечера в моей квартире, мы все еще были стеснены в некотором смысле соображениями уместности. До тех пор, пока она жила под их крышей, Пенни чувствовала себя обязанной подчиняться родителям, следовать их правилам и ритуалам. Поэтому я был обязан получить согласие ее матери перед тем, как отправиться в такую большую поездку.

Надев костюм с галстуком, я явился к ним в дом. Я обласкал их питомцев, потрепал рукой гуся и попросил Дот переговорить со мной. Мы уселись с ней за кухонным столом, каждый с чашкой кофе, и я сказал, что я очень дорожу Пенни. Дот улыбнулась. Я сказал, что уверен в том, что и Пенни очень дорожит мною. Дот улыбнулась, но менее уверенно. Я сказал, что хотел бы свозить Пенни на выходные в Сакраменто. На национальный чемпионат по легкой атлетике.

Дот сделала глоток кофе и собрала губы в трубочку. «Хм… нет, — сказала она. — Нет, нет, Бак, не думаю. Не думаю, что мы так сделаем».

«О, — сказал я. — Мне жаль слышать это».

Я пошел и, найдя Пенни в одной из дальних комнат дома, сказал ей, что ее мать отказала. Пенни прижала свои ладони к щекам. Я попросил ее не волноваться, сказал, что поеду домой, соберусь с мыслями и попробую что-нибудь придумать.

На следующий день я вернулся к ним и вновь попросил Дот уделить мне минутку времени. Вновь мы присели за чашкой кофе на кухне. «Дот, — сказал я, — возможно, вчера у меня не очень хорошо получилось объяснить вам, насколько серьезно я отношусь к вашей дочери. Видите ли, Дот, я люблю Пенни. А Пенни любит меня. И если все и дальше пойдет в том же духе, то, полагаю, мы сможет строить нашу дальнейшую жизнь вместе. Поэтому я очень надеюсь, что вы пересмотрите свое вчерашнее решение».